Катя.
– Намекни, чего бы тебе хотелось.
– Может быть, Гайдн, – сказала она. – Квартеты, фортепианная музыка. Так чудесно и так безобидно.
– Поэтому ты их хочешь?
Катя улыбнулась:
– Они напоминают мне о лете.
– Ветер сегодня ледяной, – заметил Томас. – Я подумал, не переехать ли нам туда, где теплее.
– Михаэль с Грет и малышом поселится на западном побережье. Да и Генрих хочет осесть в Лос-Анджелесе.
– А как же Нелли? – спросил Томас.
– Не говори мне о Нелли. Меня ужасает, что какое-то время придется жить с ней под одной крышей.
Пообедав в отеле, Томас на такси доехал до центра, велев таксисту остановиться на Шестой авеню, чтобы пройти несколько улиц пешком до магазина грампластинок. В Принстоне ему приходилось себя контролировать на случай, если его узнают. Здесь, на узких улочках, напоминавших европейские, он мог позволить себе смотреть куда угодно. Большинство из тех, кто шел ему навстречу, имели вид занятой, но Томас знал: рано или поздно он непременно встретится глазами с каким-нибудь юношей и не отведет взгляда, а посмотрит на него снова, пристально и не скрывая интереса.
Оживленная торговая улица обладала собственной чувственностью. Томас мог праздно глазеть в окна магазинчиков, купаясь в море огней от витрин, отступая назад, когда товары перегружали с грузовиков. Большинство прохожих были мужчинами, и Томас так загляделся, что едва не прошел мимо нужного магазина.
Томас помнил, что в прошлый визит почувствовал себя ребенком в окружении любимых игрушек, ребенком, остолбеневшим от почти невообразимого богатства вокруг. И он не забыл, как с ним носились владелец и его помощник, оба англичане.
Желание, охватившее его на улице, нашло выход среди тысяч записей, из которых он мог выбрать любые. Большая квадратная комната была забита стопками коробок с грампластинками. Когда владелец показался из задней комнаты, на нем был тот же мешковатый серый пиджак. Они молча посмотрели друг на друга. Должно быть, владелец был раза в два младше Томаса, но связи между ними это не ослабляло. Оглядевшись, Томас заметил, что с прошлого раза грампластинок стало больше.
– Зачем столько? – спросил он, показывая на витрины.
– Продажи еще никогда не были так хороши. А это значит, скоро Америка вступит в войну. Люди запасаются музыкой.
– Бодрящей?
– Всякой. От оперы-буфф до реквиемов.
Томас смотрел на алые губы владельца магазина, выделявшиеся на бледном лице. Казалось, мысль о войне его забавляла. Томас гадал, куда подевался помощник.
Он отвернулся и принялся разглядывать полки.
– Это не для вас, – сказал владелец. – Если только вы внезапно не заинтересовались свингом.
– Свинг?
– Раньше они хорошо продавались, а теперь только место занимают. А вот все мессы Баха, виолончель и песни Шуберта. У меня есть покупатель, который собирает песни Хуго Вольфа. А год назад была всего одна пластинка, которая пять лет пылилась на полке.
– Никогда не любил Вольфа.
– Он прожил занятную жизнь. Композиторы живут интереснее писателей. Не знаю, почему так происходит. Разве только ваша жизнь поярче.
Это замечание напомнило Томасу, что владелец прекрасно знает, кто он такой.
– А Букстехуде? – спросил Томас.
– Ничего нового. Только скучная органная музыка. Никто не делает записей вокальных кантат. Я жду «Membra Jesu Nostri»[6], но пока про нее ничего не слышно. Я сам ее пел.
– Где?
– В Даремском соборе.
Появился помощник.
– Мой приятель был на вашей лекции в Принстоне, – сказал он вместо приветствия.
От Томаса не ускользнули его розовые щеки и светлые волосы.
– Не припомню вашего имени, – сказал он.
– Генри, – ответили оба.
– Вас обоих зовут Генри?
– Он Эдриен, – сказал Генри, показав на владельца.
Взгляд владельца стал откровеннее после того, как Томас узнал его имя.
– А Шёнберг?
– Он в моде, – ответил Эдриен. – На прошлой неделе пожилая пара англикан купила «Пеллеаса и Мелизанду».
– Недавно пришла запись кантаты, помнишь, как она называется? – спросил Генри.
– «Песни Гурре», всего четырнадцать песен.
– А что еще у вас есть Шёнберга?
– Довольно много. Он почти популярен.
– Вы сможете доставить пластинки в отель?
– Когда?
– Мы с женой будем в «Бедфорде» до завтрашнего утра.
– Пластинки доставят сегодня до конца дня.
– Есть ария контральто из «Самсона и Далилы».
– «Mon Coeur»[7], – сказал Генри на отличном французском.
– Да.
– Одну арию, не всю оперу? – спросил Эдриен.
– Только арию.
– Мы подберем хорошую запись.
– А еще у меня поцарапалась пластинка с пятнадцатым струнным квартетом Бетховена. Я хотел бы новую.
– А я и четырнадцатый люблю, – сказал Эдриен.
– И все же пусть будет пятнадцатый.
– У меня есть несколько разных записей. Выбрать на свой вкус?
– Да, я выпишу чек. Наверное, возьму все шесть последних, а еще квартеты Гайдна, и Моцарта, и «Волшебную флейту». Думаю, мне положена скидка за опт.
– Опт – это такая немецкая концепция? – спросил Эдриен.
Когда они договорились о цене и чек был выписан, владелец проводил Томаса до двери.
– Вы всегда бываете в Нью-Йорке с женой? – спросил он.
– Не всегда, – ответил Томас.
Пожимая руку Эдриену, Томас заметил, что тот вспыхнул. Томасу пришло в голову, что он староват для таких открытых проявлений чувств, и тем не менее он надеялся, что его возбуждение не ускользнуло от владельца магазина.
На следующий день они заказали два автомобиля, которые должны были ждать на пристани. Стоял теплый октябрьский день, навстречу им двигались людские толпы. Томас обрадовался, не заметив скопления журналистов, которые встречали бы Альму Малер и Франца Верфеля. Он прочел том переписки Густава Малера с женой и находил эпистолярный стиль Альмы развязным сверх всякой меры. Чем меньше она будет разглагольствовать перед нью-йоркскими газетчиками в своей привычной манере, тем лучше.
– Моя мать любила ее, – сказала Катя, – но она любила всех знаменитостей. Не могу представить Альму Малер рядом с этой Нелли. Будем надеяться, Генрих с Голо смягчали их ссоры. До сих пор не понимаю, что заставило всех пятерых путешествовать в одной компании.
– Я тоже не понимаю, – согласился Томас. – Должно быть, они познакомились с Альмой и Верфелем во Франции и вместе устроили побег.
Они расспросили пассажиров и узнали, что «Новая Эллада» бросила якорь час назад.
– Вероятно, она задержалась из-за багажа, – сказал Томас. – У Альмы Малер будет немалый багаж.
– А твоя невестка Нелли не утерпит, чтобы не сказать таможенному чиновнику что-нибудь непристойное.
Когда толпа поредела, они подошли ближе к двери, из которой выходили пассажиры. Наконец под предводительством Голо показались все пятеро. Томаса потрясло, каким старым и усталым выглядел Генрих и как раздражен Франц Верфель. Нелли, напротив, казалась чьей-то юной и взбалмошной дочерью.
Альма Малер двинулась к Томасу и Кате, чтобы обнять их. Пока остальные обменивались поцелуями
