волк вскинул голову, прислушиваясь, затем сорвался с места и метнулся на гору. Мазайка поспешил за ним, пробираясь сквозь каменный завал. Поднявшись над лесом, он поглядел на восток, и у него кровь застыла в жилах. Огромная мутная волна, широко разливаясь, шла со стороны Холодной Спины. Сносила деревья, топила лес. Впереди – стена пены, позади – месиво из деревьев, камней, грязи… Мазайка не чуя ног устремился наверх. Он карабкался, цепляясь за корни деревьев, все выше – и все же не успел. Волна ударила в скалу Вармы, когда мальчик был еще на полпути к вершине. Он лез быстро, но вода поднималась еще быстрее. Пена захлестнула его по пояс – Мазайка едва успел ухватиться за ветку сосны. А в следующий миг саму сосну потоком наполовину вывернуло из скалы, за которую та цеплялась корнями. Огромное дерево застонало и накренилось, Мазайка с воплем повис вверх ногами над стремительно несущейся водой. Голова закружилась от этого мелькания, он чуть не разжал руки. Однако переждал припадок слабости и быстро полез по стволу вверх – на вершину горы.
Когда Мазайка, еле дыша, выполз на ровное место, он некоторое время просто лежал, ни о чем не думая. Постепенно в его сознание возвращались звуки – грохот воды, вой волков… «хвала предкам, они спаслись!»
И еще чей-то вой…
И звуки струн…
Мазайка кое-как поднялся и направился к бывшему храму Ветра. Некогда храм окружали продырявленные поющие камни. Землетрясение раскидало большую часть камней, но сейчас, под сильным холодным ветром с востока, оставшиеся пели слаженно и жутко.
Среди камней, на каменной площадке возле бывшего храма, Мазайка увидел Кирью.
Его подруга сидела, подогнув под себя ноги, выпрямив спину. На коленях у нее лежали незнакомые золотые гусли, схожие с диковинной лодкой. Глаза Кирьи были закрыты, лицо отрешенное – только пальцы бегали по струнам.
Мазайка застыл. Им овладела внезапная робость. Кирья сейчас пугающе напоминала Зарни.
Губы ее шевелились – она пела. Мазайка начал слушать, но понимал с трудом. На каком языке она поет? Верно, на языке Аратты – не просто же так она все время поминает Исварху?
– Кто – полдневное солнце, кто – утренняя заря,
Кто повелитель вод – тот, о люди, Исварха!
Кого призывают два сходящихся войска,
Кого даже те, кто вместе, порознь призывают —
тебя, о Исварха!
Кто видит зло и карает его мгновенно —
ты, о Исварха!
Слава тебе, о Исварха, творящий мир!
Глаза Кирьи открылись. Сперва устремленные в незримое, они затем остановились на Мазайке.
– Ну что? – спросила она его, не переставая перебирать струны. – Потоп спадает?
Мазайка обернулся к розовеющему на востоке небу. Когда успела пройти ночь? Неужели Кирья пела до самого рассвета?
– Я не знаю, – ответил он. – Вода затопила весь лес. Вся Ингри-маа утонула…
– Ничего, – ответила Кирья. – Вода скоро уйдет. Я приказала ей уйти.
– Что ты пела?
– Это песня спасения. Она о том, как Исварха создает мир. Я ее выучила от своего отца, Зарни. Подслушала, как он пел ее в священной роще, пытаясь заштопать себя. А теперь я штопаю ткань мира.
Мазайка поглядел на Кирью долгим взглядом.
– Ты стала другой, – тихо сказал он.
– Да, – не стала спорить она. – Я теперь такая же, как Калма. Может, я даже и не человек. Ты боишься меня?
– Вовсе нет, – фыркнул Мазайка. – Мне все равно, человек ты, див или оборотень. Я все равно буду всегда с тобой. Кто еще остался от рода Хирвы? Только мы с тобой… Это мы теперь – род Хирвы!
– Так и есть, – кивнула Кирья. – Садись рядом, Мазайка, отдохни. Мне еще многое надо сделать. Я буду играть до рассвета и дальше. Мне надо согнать воды и вылечить Алаунские горы. Мне надо закрыть проход за Кромку, чтобы чудища больше не лезли оттуда на нашу землю. Ингри-маа еще благословится под солнцем!
– Пока там только грязища и бурелом…
– Ничего! Воды схлынут, и эту землю можно населять заново. Пойдем в Ладьву, позовем ингри и карью обратно на берега Вержи! Пусть возвращаются – чудищ больше не будет. Пусть заново стоят избы и распахивают поля. Вержа станет новой, широкой рекой. Скоро вырастет новый лес, вернутся звери и птицы…
– А ты? – спросил вдруг Мазайка. – Уйдешь к арьям? Куда зовет тебя твоя кровь?
– Накшатра Солнечного Престола погасла, – непонятно ответила Кирья. – Где она вспыхнет в будущем – никто не знает… Я мечтала увидеть Лазурный дворец, и я его увидела. Ингри-маа – моя родная земля. Я останусь и буду жить здесь. Тут есть чем заняться.
Эпилог
Хаста сидел на высоком берегу Ратхи, любуясь плавным течением ее могучих вод. В этом месте великая река была особенно широкой – взгляд едва достигал ее дальнего берега.
«Знать бы еще, что это за место… Проклятие, здесь все совершенно изменилось!»
Хасте было досадно, и печально, и даже несколько смешно. Он, бывший жрец главного храма Исвархи, проживший в столице почти всю свою жизнь, не может найти место, где прежде находился великий город!
Шумный тракт, что некогда вел к воротам Нижнего города, теперь заканчивался пристанью, вокруг которой выросли большая деревня и торжище. Там шла почти такая же оживленная торговля, как и в прежние, допотопные времена… Только вот куда подевалась столица?
«Ну предположим, окрестности, пригороды и кварталы простолюдинов затопило, но Верхний город?! Он же стоял на высокой скале! Не могла же она разрушиться или улететь… Или могла? Вот так, называется, вернулся в столицу…»
На самом деле Хаста был давно уже подготовлен к тому, что увидит. О чудесах в исчезнувшей столице рассказывали по всей бывшей Аратте.
А Хаста добирался долго. Несколько месяцев он провел, кочуя с мохначами. Потом, в конце лета, в племя вернулась Айха. Они поженились и прожили вместе год – как Хаста когда-то и обещал. Но как только год завершился, рыжий жрец засобирался домой – в столицу.
Путь был опасным и извилистым. Как и предупреждали мохначи, вся южная часть Змеиного языка стаяла, превратившись в огромное озеро. Одно радовало – весной разрушение ледника то ли остановилось, то ли значительно замедлилось.
Земли дривов прикрыли от потопа Алаунские горы. Но страшно подумать, что творилось в низинном Затуманном крае…
И вот теперь Хаста сидел, глядя на волны, и думал: «Что же здесь случилось-то? Клянусь Солнцем – я опять все пропустил! Хотя… Если бы оставался в столице – был бы
