сколько делегатов Семнадцатого съезда проголосовало против него… А ведь ни один из них не выступил против, с трибуны все славословили… Тогда он и решил окончательно рвать с прошлым… Киров был убит Николаевым, русским, заметь; операцию вел Запорожец, русский. Прикрывал – Генрих Ягода, еврей. Ему Сталин и поручил готовить процесс против Каменева и Зиновьева – евреев же. С одной стороны, Ягода боялся Сталина, с другой – мечтал стать вторым… Поэтому он пошел на то, чтобы сделать страшный спектакль… Но, видимо, еще больше он страшился чего-то такого, что никому из живущих ныне неизвестно, потому что накануне процесса над Каменевым издал подстраховочный приказ, запрещавший какие-либо формы физического или морального воздействия на подследственных… Но тогда появился секретарь ЦК Ежов и взял на себя функции наблюдения за подготовкой процессов… А поручены они были сначала Молчанову и Миронову, а уж потом – Слуцкому, Агранову, Берману с Фриновским… И допрашивал еврея Каменева, глумясь над ним, человек по фамилии Черток, ему тридцати еще не было, носил кличку «зверь»… Словом, евреев Каменева и Зиновьева сделали статистами в жутком спектакле в основном евреи… Они же сделали шпионами участников второго спектакля: и снова это был страшный фарс, нашпигованный еврейскими фигурантами – с обеих сторон скамьи подсудимых… Но Сталин уже знал от Паукера: то, что он дал честное слово Каменеву и Зиновьеву сохранить им жизнь и не сдержал его, известно тем следователям, которые писали признания об идиотских «инструкциях гестапо» советским наркомам – «как сыпать в масло стекло»… И Сталин приказал посадить Ягоду, расстрелять тех, кто готовил первый и второй процессы; в камере Ягода учил свою роль, топил Бухарина и Рыкова… Процессом дирижировал Николай Иванович Ежов, русский. После окончания третьего процесса, бухаринского, Ягоду тоже расстреляли. Потом – Ежова. Пришел Берия. Но память о них, костоломах-извергах, отныне будет вечной, о них, а не о том, кто расставлял эти пешки на шахматном поле дворцового ужаса…
Берия подчистил грехи… Поставил сенсационные процессы против тех, кто еще совсем недавно истязал детей так называемых врагов народа, добиваясь от них чудовищных признаний в том, что их отцы и матери были шпионами… Так был проведен четвертый спектакль: «Сталина обманывали!» В тех ужасах, что произошли в тридцать седьмом, были повинны, оказывается, скрывавшиеся враги… Ты понимаешь, что мы пережили, с-с-с-старик?! А в сороковых Сталин чуть оттер Берия, арестовал мегрелов в Грузии и привел в кресло Ягоды – Ежова – Берия молодого Виктора Абакумова… А когда Берия и Маленков начали работать против Вознесенского и Кузнецова, против «русской оппозиции», с одной стороны, и по «еврейским космополитам», «врачам-отравителям» – с другой, Абакумова тоже посадили, и пришел никому не известный Игнатьев… И стал спешно раскручивать дело еврейских «врачей-убийц»… Не успел… Кормчий умер, и поэтому меня не выселили из Москвы – по моей же «просьбе»… А знаешь, как пытали при Игнатьеве? Не знаешь… Мне говорили, что людей вызвали на допрос в январе, когда мороз трещал, и сказали: «Сейчас вас повезут на дознание. По кольцевой дороге. Вы будете в костюме. Когда почувствуете, что замерзаете, попросите сопровождающих дать те ваши показания, которые надо подписать. Подпишите их. Вас оденут в тулуп, напоят водкой, дадут горячего чаю из термоса и отвезут на дачу. И станем писать сценарий. Вам ясно?» Заключенным стало все ясно. Их сажали на дрезину и везли. А они молчали. А потом стали каменными, замерзая. Но они не подписывали фальшивку, старичок, не подписывали… Ты не промок еще? Ничего, у композиторов отогреемся, их крематорий уютный, очень т-т-тепло… А знаешь, отчего Хозяин поручил обвинять членов ленинского Политбюро Вышинскому? Думаешь, только потому, что тот был меньшевик? Нет, не поэтому… Вернее – не только поэтому… Вышинский был поляком, а его брат – ксендз, так сказать, родственные души с Вождем…
Шура остановился вдруг, поманив меня пальцем, оглянулся и прошептал:
– Но ведь седьмого апреля тридцать пятого года, когда у нас был принят закон о том, что все граждане – начиная с двенадцатилетнего возраста – подлежат судебной ответственности вплоть до расстрела, – я не покончил с собой! Я ведь позволил себе не понять, что это такое! Когда в тридцать восьмом я требовал на митингах смерти Бухарину, я ж помнил, как девять лет назад проносил по Красной площади его портрет – портрет вождя! Ты думаешь, я не понимал, что грядет и моя очередь – рано или поздно?! Понимал! А в пятьдесят третьем, когда я подписывал вместе с писателями-евреями просьбу о нашем выселении из столичных городов?! Думаешь, я не помнил статью Сталина, опубликованную им еще в начале века: «Не пора ли у нас в партии провести маленький еврейский погром?» Он умел ждать, ждал полвека… Думаешь, я не знал тогда, в пятьдесят третьем, что меня погубят в тех бараках, куда нас должны были выселить – «по нашей же просьбе»?! Знал! Даже если бы ты был последним мерзавцем, все равно оправдаешь себя, обвинив других… Так ответь же мне: это что – жидовская черта характера? Или все люди подобны друг другу?! Еврей Ягода пытал евреев Каменева и Пятакова… Русский Ежов пытал русского Рыкова… Почему я сказал «самопожирание»?
Он вдруг сник, втянул голову в плечи:
– Наоборот, самовыживание… Только живем мы каждый день в ином качестве – неузнаваемые, новые, готовые к тому, чтобы сожрать ближнего и оправдать содеянное… Знаешь, что сказал Ежов в разгар террора? Я помню: «Все, что я делаю, продиктовано преклонением перед достоинством советского человека, которого ждет счастье». А я, зная все, аплодировал ему так, что у меня ладони были пунцовыми.
Шура вдруг остановился, взял меня за руки и, странно улыбаясь, спросил:
– Чувствуешь, какие теперь они у меня ледяные? Не пора ли погреть их заново, а?
30
В Баку летом шестнадцатого года в клубе молодых литераторов встретились и подружились четверо юношей: Мирджафар Багиров, Всеволод Меркулов, Евгений Думбадзе и Лаврентий Берия.
Спустя сорок лет, когда бывшего первого секретаря ЦК Компартии Азербайджана Багирова конвоиры ввели в битком набитый зал суда, где заседала выездная сессия, председательствующий, заняв свое место за зеленосуконным столом, коротко бросил:
– Прошу садиться.
Зал стоял, замерев; взоры собравшихся – скорбные, дружелюбные, понимающие – были обращены на того, кого посмели назвать «обвиняемым».
Председательствующий посмотрел в зал и увидел в глазах людей ненависть, обращенную против него, приехавшего судить легендарного Мирджафара, гордость Республики, верного ученика товарища Сталина, оклеветанного безграмотным мужиком, Никитой Хрущевым.
– Садитесь, – повторил он чуть громче.
Зал продолжал стоять.
Молча стояли и десятки тысяч бакинцев возле тех репродукторов, которые установили в городе, чтобы транслировать судебное заседание – ко всеобщему сведению.
– Прошу садиться, – в
