поэтому убийства не было на земле. Тогда Каин, противно воле божьей, начал сам клеймить и позорить людей. И не стало оттого жизни на земле. Вот и на мне печать его. И Гриц через него застрелился…
– Бабка, как он застрелился?
– Из ружья. Навел его в свой рот и выстрелил. Залило его всего кровью. Снесли его в эту лозу и тут вот закопали как скотинку.
Она в большом унынии замолчала. Молчание продолжалось с минуту, и она опять заговорила:
– Говорят, самоубийцы не будут в Царстве Божием… Но это неправда! Виноваты те, которые довели их до этого, а не самоубийцы! Каины за все и за всех ответят перед господом и народом! Милостив Господь! Я денно и нощно молю его за Грица, за душечку его несчастную. Всю жизнь я хожу по святым местам и буду ходить, буду молить Господа Вседержителя, сколько сил моих хватит. И, я верю, простит его Господь ради любви моей, рабы его многогрешной!.. Чувствую и знаю я, что простит! Простит, простит, простит!
Марина пришла в волнение и, по-видимому, совершенно забыла про меня.
– Ой, Грицу мой, Грицу!.. Ненаглядный мой!.. – вдруг застонала и заголосила она. – Чуешь ли ты в сырой земельке, как убивается твоя Марина? Легче ли тебе от страданий, от тоски живой души моей? Скажи, безродный мой, своей безродной Марине, подай голос! Скоро ли приведет Господь увидеться с тобой, ненаглядный, возлюбленный мой?!.
Причитания старухи звучали невыразимым горем и скорбью, первый раз ураганом пронесшимися в моей детской душе.
В отдалении глухо загудел гром. Марина как бы очнулась и глянула на небо… Черная туча шла с юга и уже заволокла половину горизонта.
– Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный… – тихо, словно успокоенная, но вкладывая всю силу своей души в слова, начала молиться Марина, становясь на колени перед впадиной в земле.
Сверкнула яркая молния и ухнул недалекий удар грома, сотрясая окрестности…
Я пустился бегом домой, беспрестанно озираясь по сторонам. Я боялся Каина! А черт его знает! Может, сидит где-либо в кусте да вдруг хватит дубиной по башке. Ему это ничего не стоит!
Дома оказалось, что я упустил два роя, за что отец дал мне два хороших тумака и выругал на все корки!
III
Мне шел шестнадцатый год. Я только что кончил местное уездное училище. Любя охоту, я как-то в воскресенье, после Петрова дня, отправился верст за десять на большое Суровское озеро на уток. Охота вышла удачная… Мне удалось настрелять несколько молодых уток и две старых, матерых.
На обратном пути, вместо большой дороги, вздумалось идти лесом, в надежде сократить пространство.
На полдороге, версты за четыре от дома, я заблудился. Было уже темно. Сердясь на себя, я бросался из стороны в сторону и еще больше запутывался…
На краю неба показалась полная луна и осветила фантастическим светом лесную чащу. «Вон, – невольно подумалось мне, – Каин несет убитого брата своего. На самом деле похоже! Недаром создалась в народе эта фантазия!»
Мне вспомнилась Марина. Я знал, что она умерла, но встретилась ли она на том свете со своим возлюбленным Грицем – решить колебался, ибо такой веры не имел и хорошо знал, что в природе подобных вещей случиться не может. Однако ее жизнь и незаслуженные страдания разжалобили меня, и мне стало грустно…
В это время вдруг где-то далеко-далеко блеснул свет: раз, другой.
Недолго думая, я быстро зашагал по направлению светящейся точки. Минут через десять я вышел к смолокурне. Два человека сидели у затопок, подкидывали в огонь дрова и лениво перекидывались словами.
Это были мои сельчане: старый дед Григорий и еще молодой, лет тридцати, крестьянин Иван, занимавшиеся топкой дегтя как подсобным промыслом в хозяйстве.
Мы поздоровались и тут же я решил переночевать с ними, так как до дома хотя оставалось версты три, но путаться в лесу ночью не было расчета.
У них был хлеб и молодой картофель. Я предложил матерую утку. Иван вызвался сварить ужин. За ужином мы разговорились. Иван, белокурый долговязый парень, отличался молчаливостью. Дед Григорий имел лет семьдесят. Но это был крепыш: среднего роста, смуглый, с темными, как деготь, волосами, даже без сединки, широкоплечий и кряжистый. Он разбивал смоляные корчи и пни, как лучину щепал.
Дед Григорий был разговорчив, склонен к мистицизму, к своеобразным простым умозаключениям. Рассказывая о чем-либо, он излагал все пространно, понятно и подробно до мелочи.
У нас его привыкли слушать. По тому времени свежо было воспоминание о крепостном праве. Дед Григорий сам «служил пригоны», женился и детей наплодил еще «при панах». Во всех беседах, о чем бы люди ни говорили, разговор непременно сбивался на воспоминания о помещиках-крепостниках, оставивших в народе по себе скверную память.
Кругом смолокурни лежала поляна. За поляной кругом высился мрачный сосновый лес. Лес принадлежал помещику. Смолокуры покупали у него корчи и пни для дегтя и дрова для гонки его.
Ночь стояла теплая, светлая… Луна стояла на зените…
– Правда ли, вон, что на месяце Бог нарисовал, как брат убитого им брата несет? – спросил я деда Григория после ужина.
– Правда! – утвердительно кивнул он головой.
– Откуда это узнано?
– От старых людей, спродвеку.
– Мне, малому, Марина про это сказывала…
– Марина? – подхватил дед Григорий. – Померла она, бедняга. Ей лет девяносто было. Промучилась весь век на этом свете! Не дай бог никому такого счастья… Заели ее век злые люди и жених ее, дудоль, застрелился…
– Как же это случилось? Она мне говорила, что пан Каин наложил на нее печать свою и поэтому ей нельзя было жениться с дудолем.
– Хорошая печать, – мотнул головой дед Григорий и тут же, выняв из-за пояса кисет, набил трубку тютюном, достал уголь из печки и закурил. Когда разгорелась трубка, он лег на живот у печки и начал так:
– У нас тогда пан был, не старый и не молодой, а средних лет и здоровый как бык. Мне было лет немного, не помню, как хоронили дудоля. Да про это в ту пору живой рассказ ходил, так можно было разобрать, в чем дело. А дело вышло такое.
Мать Марины была вдова. Отец пропал в солдатах, убили его на войне или так помер – неизвестно. Вот солдатка с дочкой жила в панском селе в небольшой хатке. Хозяйства, кроме свиней и кур, не вели…
И задалась эта Марина на диво всей округе! Просто огонь девка! Высокая, гнуткая, полногрудая, лицом – краля писаная! Одним словом такая, какую не скоро отыщешь. Скакуха, песенница,
