Она не знает о нем и, наверное, не должна узнать. Но он-то теперь знает. Он-то теперь будет следить за ее благополучием, оберегать ее. Поднимет старые связи, дотянется до Франции. Они, кажется, неплохо поладили. И тогда, на допросе. И потом, на мероприятии. Такая хрупкая. Такая сильная. Лишенная материнской любви, никому не нужная, одинокая. Сирота при живых родителях.
Грина передернуло.
Вынырнув из мыслей, он покачнулся на мотоцикле. Он сидел перед въездом в судебную клинику Баррон уже несколько минут, погруженный в мысли о Жаклин. В мысли, из-за которых ночью не сомкнул глаз, а весь выходной до концерта провел в офисе, перебирая материалы дела, пытаясь посмотреть на него свежим взглядом. Отвлекался как мог, все больше запутываясь. Но, выехав на встречу, снова рухнул в прошлое.
Наверное, он всегда знал. Чувствовал.
Он рад или… Что это за чувство? Боль? Аксель с неопределенной улыбкой покачал головой и положил шлем на бензобак мотоцикла. Служебная парковка была маленькой. И охранник смотрел на него пристально и неодобрительно. Хотя громила явно узнал детектива, иначе бы вышвырнул его прочь вместе с мотоциклом.
Грина знали. Это мешало и помогало. В ночных клубах его обходили стороной, здесь же вежливо следили. Ловя на себе неодобрительный взгляд, Аксель думал о том, а зачем он вообще сюда явился.
Он слез с мотоцикла, оставил шлем на сиденье, точно зная, что здесь никто и никогда не станет воровать (камер на квадратный метр было больше, чем в телевизионной студии), снова расправил плечи, обтянутые тонкой кожей куртки. Переодеваться в пиджак он не стал. Куртка, джинсы, высокие ботинки, недостаточно защищенные для езды на эндуро мотоцикле, но прекрасно подходящие под город. Не хватало длинных волос, но он уже начал привыкать.
Грин взъерошил челку, сухо улыбнулся и двинулся в сторону клиники, на ходу закуривая.
Черт возьми. У него есть дочь. Взрослая дочь!
Наверное, это все-таки радость? Или шок? Когда же сумятица уляжется? Интересно, что бы сказала Жаклин, если бы он открыл ей правду? Нутро обожгло. Отец — детектив из Треверберга или отец — ученый-богач из Франции? Кажется, ответ очевиден. Не стоит быть таким эгоистичным мудаком и лишать ее равновесия. Ему самому было четырнадцать, когда его жизнь изменилась и он обрел семью. Рушить жизнь дочери в этом же возрасте он не хотел.
И все-таки мысли, что в результате его первой, яркой и искренней, сумасшедшей и невозможной, любви родилась дочь, грели. Анна разрушила много жизней, но как минимум одну — подарила.
Доктор Баррон ждала его в кабинете. Аксель предполагал, что она будет, как обычно, демонстративно просматривать папки с делами пациентов или ковыряться в компьютере, но она стояла у окна и курила. Мундштук в ее тонких изящных пальцах смотрелся элегантно и так ей шел, что Грин невольно залюбовался силуэтом психиатра. Аурелия обернулась.
— Я удивилась, когда вы позвонили, детектив, — с вежливой улыбкой произнесла она.
— Со мной связался Луи.
— А…
Необычные янтарные глаза врача блеснули, и она снова поднесла мундштук к ярко-алым губам. Снова улыбнулась. Посмотрела в окно, а потом затушила сигарету в хрустальной пепельнице и села за стол, глядя на детектива снизу вверх. В другой ситуации это бы означало, что она принимает правила игры. Но сейчас — наоборот. От нее так и веяло спокойствием. Фальшивым спокойствием.
Аксель опустился в кресло и, слегка подавшись вперед, сплел пальцы, замыкаясь. Их взгляды встретились.
— Я должна извиниться, — спустя бесконечность проговорила Баррон. — Я ошиблась. А вы были правы.
— Все ошибаются.
— Мне не стоило на вас давить.
— Доктор Баррон, — как можно мягче произнес он, — я приехал не для того, чтобы поставить вас в неловкое положение. Я говорил с Берне и хорошо знаю законы Треверберга.
— Вы хотите поговорить с ней до того, как вам придется выступать в суде, и до того, как ее казнят.
Аксель медленно и сдержанно кивнул. Аурелия ответила ему понимающей улыбкой.
— Я дам вам такую возможность.
— Буду у вас в долгу.
Ее глаза сверкнули.
— Не говорите так. Не ставьте себя в зависимое положение, детектив. Не сейчас и не от меня. Я прошу вас только об одной услуге. Когда в следующий раз увидите доктора Карлина, передайте ему пожалуйста: я была не права, и я это признаю.
Эдола рисовала. Перед ней лежал плотный листок бумаги, на вид шершавой, какие-то краски, кисти. Приблизившись, Грин остолбенел, узнав этот мотив: младенец-ангел, безмятежное лицо смотрит в небо. Крылья красные. Понадобилось несколько секунд, чтобы успокоить сердцебиение. Грин сел. Эдола продолжала рисовать. Время свернулось в спираль, закрутилось в тугой жгут. Стало тяжело дышать, а потом все исчезло, растворилось в новом пространстве, раскрывшемся между ними. Он узнавал это ощущение. Черт возьми, он его узнавал.
Закончив с рисунком, она медленно подняла глаза. Прекрасные изумрудные глаза, так красиво вычерченные природой. Ее лицо было совершенным — на его вкус. И смотреть в него было… Нет, это не боль — нечто более глубинное и первобытное. Он будто обрезал эту пуповину. По крайней мере, думал так, сосредоточенный на расследовании. А на самом деле лишь отрекся от нее, чтобы сохранить себя и свой мир. Дурак. Его мир разлетелся вдребезги, когда по телефону ему назвали ее имя. Когда он летел на пределе мощности мотоцикла, чтобы успеть ее остановить. А потом еще раз — когда доктор Фей Тайлер сказала, что Энн потеряла ребенка. Его ребенка.
— Акс.
Аксель не очень любил всевозможные сокращения и преуменьшения, и сейчас это короткое каркающее обращение его отрезвило.
— Энн.
По ее лицу скользнула усмешка.
— Пришел посмотреть в лицо своим демонам?
— Пришел посмотреть в лицо демону, который явно лучше меня разбирается в убийствах.
— Ох. Так тебе нужна помощь, всемогущий детектив? Польщена. Но вряд ли я подходящий эксперт. Мне
