которое у нее тоже частицами раздроблено – как кости человеческой души.
Кость… Может ли кость принадлежать душе?
Дух – владыка.
Душа – госпожа. Душа – улыбка
Мне хочется вновь обрести прогрессистскую точку зрения на все, что окружает, что окружает прежде всего изнутри. И я теряю эти нитки. Я становлюсь лишь улыбкой.
Олег говорил: «Все улыбки ложь, но ты…»
Я не знаю. Брошенная к темным глазам океана.
Я должна обещать себе пронести сквозь тьму знамя, горящее.
Поджигая тело, нести дух во имя вечного, разрушая тело во имя духа.
Моя вселенная – темная теплица. Теплица, в которой происходят страшные события – кровавые подтеки надежд, которых держат в резвых кандалах окружения.
Я сужаю мечту к личностям, и они тлеют. Больнее видеть истлевающие кружева, нежели вдыхать дым отсутствия.
Когда я говорю, что чувствую боль, что я имею ввиду? Я теряю ответы. Я вижу иное – вспышкой и молнией!
В силу вступает аргумент худшего. Добрый аргумент. Аргумент больного человека. Аргумент боли. Илья[492] назвал кошку «болью». Я назвала бы ее также. Я вижу в Илье боль – ту, что он раздает и причиняет, и ту, что он несет. В нем тешится конфликт интерпретаций[493] и зиждется печаль. Бездонная – как его улыбка – тень.
Я не знаю, что и как будет, что произойдет, а что не сможет, что улыбнется проявлению, а что станет стихией водного равноденствия.
Я не знаю ровным счетом ничего. Я не имею ныне полотна авторитета, ведь авторитет стал хромым, как последний бес. Бес плоти изглодал изнутри. Черствая слабость страсти. Мелкие монеты, разменянные с великих купюр. Это театральный смех порнографических перипетий, апология собственной слабости через сакральные имена.
Я не могу больше верить личности. Я сторонюсь капель идей. Я избегаю покоя, я избегаю беспокойства. Я не люблю и не буду. Меня не полюбят и не будут. Все, что сейчас случится в вечности, как циклы, рядом будут только мои внутренние слова.
Я могу развить ростки и стать сиянием. Я могу умертвить эти ростки и заставить их противиться иному. Я могу или же…
Нет ничего в этой коре тьмы, что я могла бы сделать. Я могу изобразить улыбки деяний. Я могу увидеть солнце иллюзий, и я останусь вечным пленником.
Я не знаю, откуда я брала веру в другое. Я не знаю, как я умела мечтать. Видимо, это было проклятье. Злой рок. Злая птица над кружевом, истлевающим.
Кружево истлевает.
Смогут ли города дать огня…
Смогут ли.
Смогут ли?
Смогу ли я принять эти муки?
8 / 10
Бордо – Приручение.
Приручать город, делая из него подручного, подчиняя его – властно, спокойно, гордо.
Томные города. Площади раскидистых приливов. Тихие камни.
Этот город – Бордо, но не цвета.
У него темные камни и карие глаза.
▪ ▪ ▪
Деревья ночи.
▪ ▪ ▪
Вновь приходя в границы себя, обретая духов прошлого, вдыхая воздух, полный огня и воды, дышать лесами, океанами, ранними птицами.
Птицы просыпаются, и 3:44 уже ознаменовано их нежным щебетом. Город спит. Деревья влажны и покойны. Я пришла к своему покою, спокойствию. Затерянная.
Я ничего не решаю, никогда не решала и не буду. На все – знамения судьбы. Я могу лишь выбирать лодки-корабли, на которых буду двигаться в жизни. В моих силах сделать их волшебными. В моих силах раскроить океан, как когда-то разошлись берега на моей руке улыбкой шрама.
5 / 11
Новое начало.
Начать все заново, открыть жизнь. Мои первые месяцы привыкания прошли по психике самыми тихими шагами. Материя легко исправима. Вода плавать. Вода пить. Зеленые листики, сыроеденческие замашки. Молчаливая осень.
Я скучаю по Москве, в которой осени были потрясающи. Все, что были. Они всегда меня поднимали с дна. Во всех было откровение. Здесь не такие. И это для того, чтобы найти откровения внутри.
Серии к черту! Они скучны и больны. Тяжкие облака. Легкие дожди.
Трансформация. Сейчас включить режим «алерт».
Континенты предпониманий
(2013)
5 / 01
Лес Рамбуйе – это лес крови[494].
Корабли созвездий, тихие двадцатки высот…
Мы слишком одиноки во тьмах неба.
Единые-многие.
Плоскости великих городов,
сердцевины перипетий центральный оси,
клетки сов и томные пятна созвездий.
Наша центральная ось вертикальных восстаний —
эра княжения воинов, век восходов и созерцаний.
Совместная душа.
Мы – лишь континенты предпониманий.
Страны одного севера, знаки великих скитаний.
Томные глаза повествуют о прошлом
леса Рамбуйе.
Наши виолет губы шепчут о мертвом.
Et cet événement tous a changé – radicalement. Maintenant il faut commencer notre marche à Hyperborea[495].
Мы расписываем небо очерками неведомых слов, птиц созидания.
Мы лечим мир шепотом нашего израненного незнания.
Тихая экзистенция больной проявленности.
Мы приговорены к высшим заданиям
на последней степени отчаяния.
На плоскости великого города – сердцевины перипетий.
Мы в центральной оси вертикального восстания.
Эра княжения воинов.
Эра восхода и восстания.
Мы совершаем его совместной душой.
Мы – континенты одного вида.
Мы – страны одного севера.
Темные глаза повествуют о прошлом леса Рамбуйе.
Наши с тобой виолетовые губы умеют шептать знаки и рунические алфавиты. Преодоление.
Мы расписываем небо очерками неведомых слов
и это – язык птиц.
Мы лечим мир шепотом нашей проявленности.
Недоказанная экзистенция. Вихрь аффирмаций. Кладбище нашей проявленности.
M. de Loup-Garou[496].
29 / 01
Тишина.
Тишина звуков.
Легкость-невесомость.
Переливы воды в темнице теплоты.
Все – вода
Дыхание крика, становящееся бабочками, птицами, вырывающимися из солнечного сплетения севера.
Она упала. Мне было больно. Я видела ее один раз. Она была красива и очень нежна, мягка, доброжелательна. Что с ней теперь… Нежная красивая плетеная, такая красивая…
Как ветер он забрал тебя. Он унес тебя вдаль.
Воды. Небо. Холод, сквозящий сквозь основание шеи
легкий туман.
Темные теплые фонари – фонари тишины.
23 / 05
Париж зацветал на весенних ресницах. Цветы, пересеченные солнцем. Я начинала ценить и влюбляться в него. Мои мозоли говорили о тяжести сна, но ночи были солнцем волшебства.
11 / 07
Оси внутри становятся замками.
Новь.
Вновь обретала оси. Во мне не будет осей. Во мне не будет обрушения, потому что те башни, что стоят, не столь высоки, но основательны. Было бы точнее сравнить их с зàмками – сотни внутренних замков.
Кое-какие из них устарели, у других рухнули стены, но центр страны внутренней Империи всегда держит
