— Гонг! — выкрикнул «старшой».
Громко взревев, «хриплый» бросился на Серафима, который был едва ли не на голову ниже него, а уж по весу и сравнивать было нелепо. «Хриплый» был тяжелее Серафима килограммов на пятьдесят. Он был настолько уверен в своём превосходстве, что даже не подумал о собственной защите, и напрасно. Едва Колян оказался на расстоянии удара, он попытался нанести Серафиму сокрушительный удар в голову своим огромным кулаком, напоминающим кувалду. Однако Серафим, перед самым его кулаком, неожиданно резко поднырнул под руку. И, оказавшись сбоку, тут же нанёс грозному противнику несколько не сильных, но очень точных ударов сложенными в кучу, выпрямленными вперёд пальцами.
В этот момент его рука напоминала клюв какой-то хищной птицы. Один удар Серафим нанёс в район солнечного сплетения, второй — в основание левого уха, третий — в область кадыка.
Эти удары были столь стремительными, что успеть их заметить невооружённым глазом было почти нереально.
А далее представьте картину с момента броска «хриплого».
Огромный детина бросается на противника, который едва ли не вдвое меньше его самого и кажется, что через мгновение он действительно размажет своего визави по стенке. И вдруг, противно всякой логике, мощная туша Коляна медленно заваливается на бетонный пол и распластывается на нём, широко раскинув руки. И в то же время его «хлипкий» противник спокойно стоит над ним и с сожалением качает головой.
— Как? — растерянно прошептал «старшой», — Как это ты сделал, земляк?
А третий недоверчиво усмехнулся:
— Ты что, Колян, поскользнулся, что ли? — он склонился над его телом и толкнул в плечо. — Эй, Колян, ты чего?
Но тот даже не пошевелился.
— Ты чего, Колян, гонишь, что ли? — Федор пощупал его пульс на шее. — Живой, — облегчённо заметил он и вдруг сорвал с себя маску и повернулся к Серафиму. — Это ты его? — догадливо воскликнул он, и в его голосе ощущался не только страх, но и восхищение.
— Я, — Серафим пожал плечами.
— Колян оклемается? — спросил «старшой».
— А куда он денется? Оклемается… минут через десять… а может, и более того… Я так думаю…
«Старшой» всё-таки наклонился над ним и пощупал пульс на его шее:
— Все в порядке: живой… — удовлетворённо заметил он и повернулся к Серафиму. — Я слышал о таком, но никогда не видел, — восхищённо проговорил он. — Так что ты говорил про Афганистан? Ты что, был «за Речкой»?
— Был и свою пулю там получил, — Серафим говорил так просто, словно речь шла о рутинном походе в магазин.
— Уважаю, — сказал «старшой» и представился. — Старший лейтенант Дорохин, Василий! — он протянул ему руку.
— Сержант Понайотов! — Серафим ответил крепким рукопожатием.
— Лейтенант Севостьянов, Федор, — представился и второй, пожал руку Серафиму.
Мой брательник «за Речкой» ногу потерял, — заметил вдруг старший лейтенант. — Ему ещё повезло: из его отделения только один он одну конечность потерял, двух других в клочья разнесло, всем оставшимся троим — досталось всего пять конечностей… — он тяжело вздохнул. — Ты не серчай на нас, земляк: не знали мы, на кого нас натравили… — Василий повернулся к своему приятелю. — Слушай, Федя, у тебя с собой твоя заветная фляжка?
— Конечно: как всегда! — с задором подмигнул Федор и вытащил из-за пазухи стальную фляжку. — Только на этот раз самогон в ней, — виновато заметил он.
— Хороший хоть? — поморщился Василий.
— Обижаешь, старлей: кто ж для себя плохой гонит? — и тут же горделиво воскликнул: — Первачок двойной перегонки!
— Градусов шестьдесят?
— Может, и поболе…
— Зажевать бы чем…
— А у меня сырок «Дружба» есть, — Федор вытащил сырок, осторожно развернул фольгу, затем достал из внутреннего кармана фляжку и протянул её старшему лейтенанту.
— Сначала афганцу, — возразил Василий и передал фляжку Серафиму.
— За знакомство! — подмигнул Серафим, сделал глубокий вздох, после чего глотнул из фляжки, выдохнул и весело крякнул. — Хорош первачок! — и только потом отломил кусочек сырка и вкинул его себе в рот, а фляжку протянул старшему лейтенанту.
— Твоё здоровье, земляк! — кивнул Василий Серафиму.
— И вам не хворать!
— За афганское братство! — провозгласил Василий, единым махом сделал хороший глоток, тоже крякнул, куснул от сырка и сунул его и фляжку Федору.
Как скажешь, старшой, — согласился Федор, хотел ещё что-то сказать, но махнул рукой и быстро приложился к фляжке, сделал глоток и тут же закашлялся.
Старший лейтенант усмехнулся, похлопал Федора по спине и заметил:
— Запомни, салага, никогда не разговаривай в трех случаях: во-первых, когда пьёшь, во-вторых, когда на бабе, в-третьих, когда в разведке! — нравоучительно проговорил Василий.
Перестав кашлять, Федор удивлённо спросил:
— Ну, с питием и разведкой понятно, но почему нельзя разговаривать, когда на бабе находишься?
— Здоровью можешь навредить, — хитро ответил Василий.
— Каким это образом? — не понял тот.
— А таким: назовёшь, к примеру, её другим именем и она тебе всю физиономию расцарапает! — старший лейтенант задорно рассмеялся.
На эту шутку Федор даже не улыбнулся: подумав секунду, он вдруг на полном серьёзе согласно кивнул:
— Если честно, то однажды со мною так оно и случилось… — он даже машинально погладил пальцами свою щеку.
На этот раз не выдержал, рассмеялся и Серафим, а вскоре хохотали уже втроём… Всем им было весело от одного и того же: не нужно было ломать друг другу кости.
Выпили ещё, потом третий тост, который провозгласил Серафим: афганский тост — за погибших.
— А ты знаешь, Понайотов, Колян-то тоже с Афганом связан, — неожиданно проговорил старший лейтенант.
— Каким образом? — спросил Серафим.
— Его отец, капитан Гранаткин, более пяти лет в Афганистане отбарабанил…
— Капитан Гранаткин? — тут же воскликнул Серафим. — Константин Ефимович?
— Не знаю отчества, но имя его, действительно, Константин, — подтвердил Василий и добавил: — Коляна-то зовут Николаем Константиновичем, а что?
— Капитан Гранаткин был моим командиром в Афгане… У меня даже фото есть, на котором наша спецгруппа, вернувшись с тяжёлого, но успешно выполненного задания, удостоилась чести сняться с нашим комбатом, — с гордостью подчеркнул Серафим и добавил: — Строгий был командир, но справедливый: всегда разберётся, прежде чем накажет… Между собой мы все его «батей» называли… — он тяжело вздохнул. — Погиб он…
— Знаю, — кивнул старший лейтенант. — Год назад… Когда на него похоронка пришла, Колян и сорвался: месяц пил без разбору… До смерти отца он ведь совсем другой был, ., внимательный, товарищ хороший, спокойный, рассудительный, а потом… — Василий махнул рукой. — Словно подменили парня… Кидается на всех, недовольный всем и всеми, вспыльчивый стал, несдержанный, нетерпимый… Поначалу-то мы все с пониманием к нему относились, жалели его… да, видно, зря: от жалости он совсем невыносимый стал, — он глубоко вздохнул.
