них можно было видеть большой пустой двор и в глубине его низкий дом, двери которого тоже были раскрыты. Нигде не чувствовалось никаких признаков жизни.
— Можно подумать, что никого здесь нет, — прошептала Фьора. — Где собаки и…
Вдруг Эстебан, который опередил Фьору и Деметриоса, резко повернул назад и преградил им путь.
— Возвращайтесь к лошадям, хозяин! Я там увидел такое, что совсем не для глаз юной дамы…
— Что бы это ни было, я хочу видеть, — запротестовала она. — Ты забыл, что это убийца моего отца и я пришла покончить с ним лично.
— Тебе не придется это сделать. С ним уже расправились.
Я удивлялся, что это за странный запах, даже если учесть, что мы находимся на ферме.
И правда, начиная с некоторого момента волны тошнотворного запаха перебивали свежий деревенский воздух.
Эстебан нехотя уступил дорогу, затем протянул руку в сторону большой сосны, которая росла у входа в имение. На одной из ее ветвей висел ужасный плод: вспоротое тело Марино Бетти. И от него шел запах крови и смерти.
Вопреки тому, чего боялся Эстебан, Фьора бесстрастно смотрела на отвратительный труп. Палач вспорол ему живот, и все внутренности свешивались наружу. К тому же ему отрезали кисть правой руки… Деметриос достал из кармана трут и огниво, чтобы добыть свет, и приказал Эстебану:
— Теперь уведи ее! Она уже достаточно насмотрелась, а мне надо кое-что разглядеть…
На этот раз Фьора позволила себя увести без сопротивления. Перед лицом этой варварской расправы она испытала дикую радость, которая все же была неполной: рука, нанесшая смертельный удар ее отцу, была отсечена, но голова осталась цела. Тем не менее она испытала вполне понятное чувство облегчения: до сих пор ей не приходилось никого убивать, она была не уверена в себе и всю дорогу боялась, что в последний момент не сможет нанести удар. Благодаря провидению, Марине понес наказание без ее вмешательства и руки ее не обагрены кровью, но она все-таки должна рассчитывать на себя.
— Итак? — спросила она Деметриоса, когда тот догнал их, на ходу вытирая руки о свой платок. — Что ты обнаружил?
— Его пытали. Ему сожгли ноги. Кроме того, ему вырвали сердце.
— Кто бы это мог сделать? — спросил Эстебан. — Можно подумать, что орудовал мясник или хирург, так точны надрезы…
— Или человек, который привык владеть шпагой! — прервала Фьора. — К чему все эти детали? Его покарал господь, вот и все!
— Ты не любопытна, — заметил Деметриос. — Я бы скорее сказал, что это кара Лоренцо Медичи. Точных доказательств нет, но он мог бы поступить подобным образом. Его капитан Савальо не знает ни сомнений, ни жалости, когда речь идет о том, чтобы выполнить приказ хозяина. Кроме того, как ты сказала, Фьора, он привык владеть шпагой и в этом деле он виртуоз. Да, это могло так произойти, если бы не вырванное сердце…
— Не вырвал ли он сердце у моего отца? Мне кажется, это возмездие.
— Может быть… но зачем тогда понадобилось забирать его? Я нигде не нашел никаких следов. Правда, Марино убили прошлой ночью, за это время тут могли побывать собаки…
Никто подсказать нам не может, на ферме никого не осталось, все со страху разбежались.
Деметриос рассуждал вслух, не обращая внимания на своих спутников.
— Да… это, должно быть, так и было, — продолжал он. — Если только Савальо не захотел принести его в качестве свидетельства своему хозяину. Конечно, такое могло быть, но… я этому не верю.
— Почему? — выведенная из терпения этими ненужными, с ее точки зрения, рассуждениями, спросила Фьора.
— Потому что сегодня 28 апреля…
— Ну и что?
— Послезавтра будет 30 апреля.
— Это очевидно. Что еще?
— Ты должна знать, что ночь на первый день мая — великая ночь для ведьм и колдунов всех стран мира. В эту ночь они собираются в Германии в горах Тарца на большой шабаш, и эта ночь называется Вальпургиева. Послезавтра соберутся ведьмы Норчии и… Фонтелюченте!
— Но я не понимаю, как это связано с тем, что мы увидели! — Фьора переводила взгляд с одного на другого.
Деметриос молча направился к своей лошади и оседлал ее, затем подождал, пока остальные последуют за ним.
— Я любопытен по натуре, — сказал он спокойно, — и что-то мне подсказывает, что нечто интересное произойдет этой ночью…
Они вернулись, когда до восхода солнца оставалось совсем немного. Леонарда не ложилась и ждала их возвращения, стоя у окна. Она вопросительно посмотрела на Фьору, когда та вошла в комнату, снимая на ходу шапочку, сшитую на французский манер и скрывавшую ее волосы. С того момента, как ее "дитя»ушло от нее, объявив о своем намерении убить Марино Бетти, бедная женщина не находила себе места…
Фьора поспешила ее успокоить.
— Когда мы туда прибыли, негодяй был уже мертв, — сказала она. — Это произошло без моего участия…
— Слава богу! Мне невыносима была мысль о том, что вы, мой ангел, можете…
— Леонарда! Прошу вас!.. Поймите, все изменилось и уже ничто не будет по-старому. Слишком много всего произошло с тех пор, как мы расстались. Я больше не та невинная Фьора, которую вы нянчили и которая выросла на ваших глазах. Я стала другой… эту другую я еще не знаю сама, и, может быть, однажды она вам покажется ужасной.
— Никогда, никогда! Что бы вы ни сделали! Вы моя девочка, к которой я привязана всем сердцем, и никто… даже вы не сможете ничего изменить. Помните только, что месть, опьяняя, всегда оставляет горький привкус и что господь…
— Не говорите мне о боге! Никогда мне больше не говорите о нем! — вскричала Фьора. — Он посылает на меня удар за ударом, тогда как я не сделала ничего плохого. Он обращается со мной как со своим врагом, как с отверженной! Что значат все эти ужасы, которые обрушиваются на меня? Господня воля?
Я думала, что он добрый и милосердный…
— Не страдал ли он сам, отдав своего сына на распятие? — возразила Леонарда с глубокой печалью в голосе.
— Разве господь страдает так же, как обычные люди? Он, который являет собой бесконечность, может ли он испытывать боль? Нет, Леонарда, позвольте мне заниматься тем, что я для себя решила, и не говорите мне больше о боге!
— Как пожелаете! Но вы мне не помешаете просить его за вас…
Через день, после ужина, Деметриос стал собираться, чтобы отправиться в Фонтелюченте на праздник к ведьмам.
Фьора выразила желание пойти вместе с ним. Он косо посмотрел на нее:
— Я не уверен, что этот спектакль подходит для ваших глаз. Там происходят вещи, на
