затем, «разоблаченный», долго беседовал с учениками. Наверно, в воспоминаниях количество таких встреч преувеличено: сюжет о неузнанном великом человеке всегда манил сочинителей. Для нас статистическая точность не обязательна: важно, что о встречах Ге с молодежью точно известно, а если кто из мемуаристов лишний раз и прибавил для интереса «бедного старика», обернувшегося знаменитым художником, то ведь легенды создаются не только вопреки действительности – для ее подтверждения тоже.
Неудержимая тяга Николая Николаевича Ге к молодежи отражена в рассказах, подлинных и приукрашенных.
Разделяя общество на «стариков» и «молодых», Ге объяснял: пропасть лежит не «меж двух поколений», а «меж двух направлений». Но, конечно, в молодом направлении больше было по-настоящему молодых. Ге называл молодых «единомышленниками» – это увлеченное слово; он спорил с молодежью о взгляде на жизнь, на искусство, спорил о толстовстве и о предмете живописи. Но и авторы воспоминаний увлекаются: прежде чем взяться за перо, они прожили жизнь, прожили не по рецептам Николая Николаевича, не в соответствии с его проповедью – остался в памяти искренний старик, горячо любивший жизнь, людей, искусство, горячо устремленный навстречу молодежи.
Нет, не все было безоблачно. Известно, например, что Ге не принимал религиозной живописи молодого Нестерова, как Нестеров не принимал его картин. Нестеров потом, не очень-то справедливо, объяснил их расхождение личными счетами, писал, что Ге играл всегда «житейскую комедию», избрал роль «архиерея», – молодежь бережно снимает с него в прихожей засыпанный снегом армяк, а он протягивает руки, повертывает голову и говорит, говорит, говорит. Говорил Ге много, не всегда удачно, но всегда искренне. Нестеров со своими упреками, пожалуй, одинок.
Не все молодые были одного направления, и не все молодые принимали направление Ге, и он не всех их принимал, но жила в нем мудрая и оттого, должно быть, детская радость, рождавшаяся при мысли о постоянном движении жизни. Он сравнивал жизнь с рекой и был счастлив, что нет ей покоя, течет, – не всегда, как ему хочется, но вперед течет и вспять не повернет. Он порой говорил о себе: не «живу», а «плыву». Не бояться стремительного движения Времени, радоваться: главное – плыть, не искать глазами берега, не нащупывать ногами дна, плыть. Утонуть, раствориться в потоке не страшно, оказаться на мели страшно. Вот почему все по-настоящему молодые – «единомышленники».
Художник Ульянов, юношей встречавший Ге в коммуне Московского Училища живописи, вспоминает: среди молодежи старик был «общим другом, способным входить в чужие интересы и даже разделять увлечения каждого». Не от всеядности – от желания понять. От желания быть рядом, плыть вместе.
Беседы Ге были страстны и зажигательны. Это – общее мнение. Репин, слишком часто и слишком во многом несогласный с Ге, по горячим следам сообщал Татьяне Львовне Толстой: «Третьего дня Ге у Корсаковых на частной квартире читал публичную лекцию об искусстве и идеалах… Я слушал с удовольствием – он талантливый оратор. А когда, по окончании, мы попросили его пополнить заключение, он говорил еще около часу – все больше о себе, о своей борьбе, своих идеалах, исканиях, жизни, это было так трогательно, что некоторые слушатели в конце прослезились, дошли до экстаза. Да, он человек необыкновенный, и талант и душа еще горят в нем и бросают яркие лучи другим».
Если Ге словом своим Репина своротил, надо ли удивляться молодым, которые к тому же всегда знали и чувствовали, что самое страстное слово художника о борьбе, идеалах, исканиях, жизни обращено к ним, что для них – самые яркие лучи.
Как раз в ту пору, когда Ге перебирался на хутор, украинский живописец Николай Иванович Мурашко основал в Киеве рисовальную школу. Это было демократическое учебное заведение, которое завоевало известность не только на Украине – во всей России. Многие художники, приезжая в Киев, обязательно навещали школу, беседовали с учениками. Частым гостем школы был Репин.
Для Ге Киевская рисовальная школа стала той неофициальной студией, о которой он мечтал еще в Италии. Его появления здесь всегда с нетерпением ждали. Он приезжал из Плисок в Киев, слонялся по магазинам, встречался со знакомыми, вечером – приходил в школу.
После классов ученики собирались в зале – читали журналы, рассматривали репродукции и фотографии картин, пели, декламировали. На столе появлялись стаканы с жидким студенческим чаем, поднос со свежими белыми булками; мелко наколотый сахар сверкал в фаянсовой миске.
Ге приходил улыбчивый, радостный; загорелое лицо, голубовато серебрилась добрая, «дедушкина» борода, легкие седые волосы сияли вокруг лысины. На нем было старое штопаное пальто, серый вязаный шарф, глубокие деревенские боты.
Ему помогали раздеться, вели в залу, усаживали во главе стола, подавали стакан горячего чая. Несколько минут он сидел молча, грея о стакан ладони, осыпаемый градом приветствий и вопросов. Потом сам начинал расспрашивать и, пока ученики отвечали наперебой, пил чай вприкуску, окуная в стакан кусочки сахара.
Но это были не главные вопросы. Главные хранились в запечатанном ящике, который придумал Николай Иванович Мурашко. Ящик вскрывали, когда приезжал кто-нибудь из знаменитых гостей.
Молодежь любила слушать Ге, потому что для него не было профессиональных вопросов. Его спрашивали о технике – о том, как строить композицию или класть мазки, – он и тут говорил о жизни, о борьбе, об идеалах. Связь профессионального с общим делом была для него очевидна.
Художник Куренной вспоминает: однажды Ге вытащил билетик с вопросом: «Что такое сухо?» – и говорил пять часов.
Он рассказал о деревенском мальчике, который ни рисовать, ни писать красками не умеет, но его тянет к этому, у него много разных картин в голове. Ему удается попасть в город – учиться. В школе он рисует гипсовые фигуры и пишет натюрморты. Через пять-шесть лет мальчик становится художником. Он научился владеть карандашом и кистью, но позабыл за эти годы картины, которые когда-то были в его голове и ради которых он рвался в школу. Хорошо, если молодой художник входит в жизнь со своими идеалами, но ведь такое редко бывает, – учили его технике, не идеалам. Начинаются поиски – что писать? Это вопрос и о том – для кого писать? Картины покупают богатые люди; они хотят, чтобы картины украшали их дом, стали фоном, обоями. Они с удовольствием купят натюрморт с фруктами или голую женщину, стоящую рядом с гладкой красивой коровой. А в юном художнике запылало подлинное чувство – он мечтает написать Яна Гуса на костре.
– Ну, подумайте, разве такая картина в столовой прибавит аппетиту или в спальне даст спать богачу!
Ге рассказывал молодым друзьям, что общество, в котором они живут, и идеалы настоящего
