– Которые будут сражаться против меня, граф?
– Да, против вас, ибо они сражаются за свободу, а вы – препятствие на пути к ней.
За этими словами графа последовало долгое молчание. Королева прервала его первой.
– Одним словом, вы все-таки сказали мне ту правду, которую я умоляла вас скрыть от меня?
– Увы, государыня, сколько бы я ни прятал эту правду из преданности вам, сколько бы ни набрасывал на нее покрывало из почтения к вам, что бы я ни говорил и что бы ни говорили вы сами, отныне истина вечно пребудет перед вами; делайте что угодно: смотрите, слушайте, вникайте, осязайте, думайте, мечтайте – вам ни за что не от-Делаться от нее! Даже если вы захотите заснуть, дабы не забыть о ней, она сядет у вашего изголовья и войдет в ваши сны.
– О граф, – гордо произнесла королева, – я знаю сон, который ей не под силу нарушить.
– Этого сна, государыня, я боюсь не больше, чем вы, а желаю его, быть может, так же сильно, как вы.
– Неужели, – спросила королева с отчаянием, – вы полагаете, что это единственное, что нам осталось?
– Да, но не будем спешить, государыня, не будем опережать наших врагов, ибо, утомленные бурными событиями, мы все равно кончим этим сном.
И снова молчание, на этот раз еще более безысходное, повисло в комнате.
Граф и королева сидели рядом. Их руки соприкасались, и все же их разделяла пропасть: то были их мысли, устремлявшиеся по волнам будущего в разные стороны.
Королева первой возвратилась к тому, с чего они начали беседу, но возвратилась окольным путем. Пристально взглянув на графа, она спросила:
– Послушайте, сударь.., я должна задать вам последний вопрос о нас.., но обещайте сказать мне все, как есть.
– Спрашивайте, государыня.
– Вы можете поклясться, что вернулись сюда только ради меня?
– О, неужели вы в этом сомневаетесь?
– Вы можете поклясться, что госпожа де Шарни вам не писала?
– Госпожа де Шарни?
– Послушайте: я знаю, что она собиралась куда-то ехать, я знаю, что ей пришла в голову какая-то мысль… Поклянитесь мне, граф, что вы вернулись не ради нее.
В эту минуту кто-то постучал, а точнее, поскребся в дверь.
– Войдите, – сказала королева. Вошла давешняя камеристка.
– Государыня, – сказала она, – король отужинал. Граф удивленно взглянул на Марию-Антуанетту.
– Что же тут удивительного? – отвечала она, пожав плечами. – Разве королю не нужно ужинать? Оливье нахмурил брови.
– Передайте королю, – продолжала королева, ничуть! не смутившись, – что я слушаю рассказ о парижских происшествиях, а когда дослушаю, приду поделиться с ним новостями.
Затем она обратилась к де Шарни:
– Вернемся к нашей беседе; король отужинал – нужно дать ему время переварить съеденное.
Глава 28.ОЛИВЬЕ ДЕ ШАРНИ.(ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Появление камеристки на мгновение прервало беседу, но нисколько не уменьшило двойной ревности, мучившей Марию-Антуанетту и как женщину и как королеву.
Поэтому, хотя могло показаться, что беседа ее с графом подходит к концу, на самом деле она только начиналась и вот-вот грозила стать куда более резкой, чем прежде: так в сражении после пристрелки наступает недолгое затишье, а потом артиллерия открывает огонь по всему фронту.
Впрочем, дело зашло так далеко, что граф, казалось, желал решительного объяснения так же горячо, как и королева, поэтому, лишь только они снова остались одни, он заговорил первым.
– Вы спрашиваете, – сказал он, – не ради ли госпожи де Шарни я вернулся? Значит, ваше величество, вы забыли о наших клятвах и о том, что я – человек чести.
– Да, – отвечала королева, поникнув головой, – да, мы дали друг другу клятву, да, вы человек чести, да, вы обещали принести себя в жертву моему счастью и эта-то клятва мучит меня сильнее всего, ибо, принося себя в жертву моему счастью, вы одновременно приносите в жертву прекрасную, благородную женщину… – и тем умножаете наши преступления.
– О, государыня, вы чересчур строги. Признайте, по крайней мере, что я сдержал слово, что я ничем не погрешил против закона чести.
– Да, вы правы, простите меня, я схожу с ума.
– Не зовите преступлением то, что является плодом случая и необходимости. Нам обоим нелегко дался этот брак, заключенный ради того, чтобы спасти честь королевы. Мне остается нести его бремя, что я и делаю последние четыре года.
– Да, – воскликнула королева. – Неужели вы думаете, что я не вижу ваших мук, не понимаю вашей печали, скрытой под покровом глубочайшего уважения? Неужели вы думаете, что я не замечаю всего этого?
– Умоляю вас, государыня, – сказал граф с поклоном, – уведомляйте меня обо всем, что вы видите, сам я страдаю недостаточно и недостаточно страдании причиняю другим, мои беды и беды тех, кто терпит муки по моей вине, сделались вдвое горше от сознания моего несовершенства сравнительно с вами.
Королева протянула графу руку. Как все, исходящее из сердца искреннего и страстного, слова этого человека были исполнены неодолимой силы.
– Итак, государыня, распоряжайтесь мною, не бойтесь, заклинаю вас: я к вашим услугам.
– О, да, да, я знаю, что не права; простите меня. Но если вы скрываете где-то вдали кумир, которому под покровом тайны курите фимиам, если есть в мире уголок, где живет женщина, которую вы обожаете… О! я не смею произнести это слово, оно пугает меня, я сознаю это, когда составляющие его слоги достигают моих ушей. Так вот, если вы храните в своей душе эту тайну, не забывайте, что в глазах всего света и в ваших собственных вы – супруг юной и прекрасной женщины, которую вы окружаете заботой и вниманием, женщины, которой опорой служит не только ваша рука, но и ваше сердце.
Оливье нахмурил брови, и чистые его черты на мгновение исказила судорога.
– Что же вам угодно, государыня? – спросил он. – Чтобы я отдалил от себя графиню де Шарни? Вы молчите: значит, таково ваше желание. Что ж! Я готов исполнить вашу волю, но ведь вам известно, что она одна в целом свете, она сирота! Ее отец, барон де Таверне, добропорядочный дворянин старого времени, который и помыслить не мог о тех событиях, которые происходят сегодня, умер несколько лет тому назад; ее брат Мэзон-Руж, как вам известно, навещает сестру не чаще одного раза в год, целует ее, заверяет ваше величество в своей преданности и исчезает неведомо куда.
– Да, все это мне известно.
– Не забывайте, государыня, что если бы Бог призвал меня к себе, графиня де Шарни могла бы вернуть себе свою девичью фамилию, и ни один из ангелов небесных не смог бы отыскать в ее снах, речах, помыслах ничего, что пристало замужней женщине.
– О, конечно, конечно, – сказала королева, – я знаю, что ваша Андре – сама сущий ангел, сошедший с небес, я знаю, что она достойна любви. Поэтому-то я и думаю, что у нее есть будущее, а у меня – нет. О, прошу вас, граф, более ни слова. Я говорю с вами не так, как пристало королеве, простите меня. Я забылась, но что же делать? В душе моей не умолкает голос, поющий мне о счастье, радости, любви, и мрачные голоса, предвещающие несчастья, войну, смерть, не способны заглушить его. Это голос моей юности, оставшейся далеко в прошлом. Простите меня, Шарни, я больше никогда не буду молодой, я больше никогда не буду улыбаться, никогда не буду любить Несчастная женщина закрыла свои пылающие глаза тонкими, исхудавшими руками, а по щекам ее скатились два алмаза – две королевские слезы.
