родственников. А икону я получил без умысла, она сама мне дала, — сказал Бадаев с упрямством в голосе. — Я ее не воровал и не брал без спроса.
— Ты вообще давно иконами интересуешься?
— Я… Нет. Совсем не интересуюсь.
— А что ты второго мая у Ивана Брата спрашивал о Прохоре Чернецове?
Бадаев заерзал, а Жунев затянулся поглубже да выпустил в лицо Бадаеву густую струю дыма. Тот раскашлялся.
— Хрен ли про икону Брата расспрашивал?
— Это я из вежливости.
— Ты думаешь, Ивану Брату интересна твоя вежливость? Ты кусок говна, а он олимпийский чемпион.
— Вы почему меня оскорбляете…
Попытался плечи расправить. Ответа не дождался, только следующего вопроса:
— Откуда о Чернецове знаешь?
— Фильм был.
— Ты видел?
— Нет. В «Кинопанораме» показывали отрывки. А тут вдруг Кроевская говорит, что у нее древняя икона. Я говорю: вы, возможно, заблуждаетесь, Варвара Сергеевна, это нужно проверить.
— Как дала икону, расскажите подробнее, — велел Покровский.
— Я чайник грел на кухне, она вышла…
— Во сколько?
— Во сколько… Часов в девять вечера. Я только пришел с ЦСКА — в бассейне был.
В бассейн, Покровский, в бассейн! На Урале плавал каждый день, думал, что вернется в Москву, и там сразу в бассейн, установит расписание, хоть раз в неделю. Невесомость и прохлада…
— Записан в бассейн? — спросил Жунев.
— Н-нет… Мы можем неофициально, сотрудники.
— Все?
— Нет, только из руководства.
— Ты разве руководство? — спросил Жунев.
— Конечно! Я контролирующая инстанция, на мне такое хозяйство, все проверь…
Вроде успокоился Бадаев, а как лоб решил почесать — видно, руки трясутся.
— А что сказала? По порядку, что она сказала, буквально. «Колян, — сказала, — дельце есть?» Или как?
— Сказала: «Николай, у меня к вам дело». Что у нее есть древняя икона, а сейчас ей понадобились деньги, и не знаю ли я, через кого продать.
— А почему она именно к вам обратилась?
— Она же знает, что я на хозяйственной должности. Я вот унитаз нам какой достал. Не обратили внимания?
Это было фиаско. Покровский решительно не заметил, что в квартире номер тринадцать особый унитаз. Пропустить такую деталь!
— Это я достал, — продолжал Бадаев.
Даже элементы какие-то победительного хвастовства промелькнули, совсем неуместные в его грустном положении. Как все-таки человек одновременно трогателен и ничтожен. Животные-птицы тоже трогательные, часто бывают бессильными, но такими ничтожными не бывают.
— И зачем же она решила продать икону?
— Сказала, нужны деньги.
— Тихой старушенции? — это Гога Пирамидин спросил.
— Я не знаю, на что, она не сказала.
— А вы были уверены, что Голиков разбирается?
— Мирослав Анатольевич во всем разбирается, — и снова в интонации удивительные чудеса, момент гордости, тайной уверенности в том, что мой хозяин тебе не чета.
— И что вы ему сказали? Старуха дала икону и гикнулась, можно теперь целиком деньги забрать? — спросил Жунев.
— Нет… — начал Бадаев.
— Или правду сказал: дескать, грохнул соседку, а у нее икона.
Тут Бадаев сбился.
— Залупу проглотил? — спросил Гога Пирамидин.
Бадаев молчал, подбирал слова.
— Вас спросили, не проглотили ли вы чего-то лишнего, — с нажимом сказал Покровский.
— Нет. Я сказал Мирославу Анатольевичу неправду. Подумал, если я скажу про убитую соседку, он не захочет связываться. Поэтому я сказал, что получил икону от знакомого артиста.
— И Голиков тебе поверил?
— Да… — чуть-чуть неуверенный ответ.
Если действительно Бадаев Голикову наплел про актера, то хрен, конечно, опытный Голиков своему облупленному соратнику поверил. Просто решил не суетиться, не разоблачать вранья, проверить.
— А спрятать икону подальше, подождать, пока шухер с соседкой пройдет, а потом уж попробовать реализовать ее? — спросил Покровский. — Тогда бы никто не связал икону с убийством.
— Они и не связаны, — быстро сказал Бадаев.
— Что ты за него страдаешь, Покровский! — удивился Гога. — Если бы затихарился, мы бы икону сейчас не нашли.
— Покровский гуманист у нас, ты забыл, — сказал Жунев.
— Я не гуманист, мне просто обидно за логику.
— Нет, ты, сука, гуманист! — рявкнул Жунев и саданул кулаком по железной столешнице, она загудела.
— Хорошо-хорошо, гуманист, — согласился Покровский. — Но Голиков разве гуманист? Он ведь мог обмануть вас, Бадаев.
— Э-э-э…
— Икону настоящую, Прохора Чернецова, себе забрал, а вам вернул копию, — пояснил Покровский.
— Не может быть. Мирослав Анатольевич — честный человек.
— Армеец, хрен ли! — хохотнул Гога.
— Как бы он копию сделал? — забеспокоился Бадаев. Хотя не об этом бы ему сейчас беспокоиться.
— Он не сам, конечно, — сказал Покровский. — Он отдал Пендерецкому.
Фамилии «Пендерецкий» Бадаев, может быть, и не слышал, но она произвела впечатление.
Одно дело отпираться от убийства в отсутствии прямых улик. Другое дело — мысль, что друг Голиков кинул, увел главную добычу, спрятал до лучших времен в надежном месте.
Стал бы Голиков так жестоко обманывать верного слугу? Осведомленного человека… Много о нем узнал Бадаев за годы плотного взаимовыгодного сотрудничества.
В любом случае, куда было идти простому хозяйственнику с окровавленным Прохором Чернецовым в руках? Просто с улицы на тот же Арбат к антиквару? Там бы с большей вероятностью, мягко говоря, надули.
— Вы уверены, что получили назад ту же самую икону, — спросил Покровский, — хорошо ее рассмотрели?
В глазах Бадаева мелькнуло сомнение. Да и у Покровского, между прочим, оно зашевелилось: да, по логике не должен Голиков полезную осведомленную шестерку кидать, но не всегда логика срабатывает. Бадаев первым преодолел сомнение… Или сделал вид:
— Я верю Мирославу Анатольевичу.
— А мы тебе нет, — сообщил Жунев. — Ты сечешь вообще расклад? Нам от тебя нужно признание.
— Я вас понимаю, я сосед, ее убили, а у меня икона, это подозрительно. Но я не имею отношения к ее смерти, и…
— Не сечешь, — резюмировал Жунев и, перегнувшись через стол, вмазал Бадаеву коротко слева, тот не ожидал, полетел на пол. Упал, тут же сел, за скулу держится, лицо ошеломленное.
— Ты чего так раскрываешься, боксер? — удивленно спросил Гога Пирамидин.
Бадаев сидел на полу, ощупывал лицо. Крови нет, только покраснело.
— Сядь обратно, — скомандовал Гога Пирамидин.
Бадаев промедлил, Гога сделал к нему пару шагов, пнул коротко в район печени. Бадаев быстро вскочил, вернулся на стул.
— Я буду жа… — начал, но тут же получил от Гоги Пирамидина затрещину. Замолчал.
Осмыслял расклады.
— Вот вы в майские с Кроевской из-за ключа спорили, — сказал Покровский. — Что там было? Слепок хотели сделать?
— Не было такого, ложь, — быстро сказал Бадаев.
Глаза злые стали. «Это вам официантка наплела?» Покатил на Раю. Высказал резонное с точки зрения формальной логики предположение, что раз уж Рая плетет, то сама, получается… Он раньше ничего такого не думал, но сейчас ему ясно, что Абаулина и есть убийца, если на Бадаева валит. А по ходу
