Книга Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

Но так вышло, что именно марихуана запрещена, а алкоголь легален. Но вспомните: двадцать лет назад алкоголь тоже был под запретом. И за это сажали в тюрьмы. Изменился ли алкоголь с того времени? Стал ли он иначе влиять на организм человека? Так почему вы полагаете, что продажа алкоголя перестала быть дурным делом? Всё дело в законе! Но чего стоит закон, если он несправедлив? И для чего нужен суд, как не для установления справедливости? Так примите же решение: поступить по совести и отпустить меня или предать здравый смысл и отправить в тюрьму.

– Суд удаляется для вынесения решения, – бесстрастным голосом произнесла судья, все встали, она быстрыми шагами вышла из зала заседаний.

Мы с Настей подошли к Илюхе.

– Что ты делаешь? – спросил я его.

– Подсудимый, проследуйте в КПЗ, – произнёс подошедший судебный пристав. На вид он был на пару лет старше Илюхи.

– Дайте минуту, пожалуйста, – попросил я.

– Не положено, – ответил он.

– Да дайте вы им минуту поговорить, – сказал, проходя мимо, прокурор.

– Одну минуту, – отрезал пристав. – Не больше.

– Ты что творишь? – повторил я.

– Согласись, это было круто! – воскликнул Илья.

– Ты, болван, не понимаешь, что они тебя упекут на десятку?

– Как это здорово – говорить правду, говорить то, что думаешь: здесь и сейчас, без оглядки на последствия, просто потому, что это правда, – упоённо говорил мой друг. – Какая разница, какое решение они примут? Ты забыл? Свобода – это естественное состояние человека.

– За твой язык тебя как раз и лишат свободы, болван.

– Нет, нет! Как же ты неправ! – восклицал Илюха. – Пока я сидел в СИЗО, я всё понял! Свобода не имеет ничего общего с тем, по какую сторону решётки ты находишься. Свобода у тебя внутри, в душе. Очень многие люди, находящиеся «на свободе», на самом деле закованы в вериги собственных страхов. А я, хоть и в кандалах, чувствую себя совершенно свободным! Понимаешь?

– Подсудимый, закончили. Проследуйте в КПЗ! – сказал пристав.

– Удачи тебе, дружище! – сказал я.

Илюху увели.

Я посмотрел на Настю.

– Ему бы в парламенте выступать, а не на скамье подсудимых, – сказала Она. – Выступи он там, всё могло бы быть совершенно иначе. Но иногда одни и те же слова, сказанные одними и теми же людьми в разных местах, имеют диаметрально противоположный эффект.

Судья не томила всех слишком долго.

Приговор огласили уже через час. К моему удивлению, к этому моменту в зале судебных заседаний собралось человек тридцать студентов, – все они ждали с нетерпением. Вошёл прокурор и ввели Илюху. Когда зашла судья, все встали, а потом сели, в зале повисла удивительная тишина, – такая тишина была Вначале, ещё до того, как был сказано Слово.

– Курбский Илья Андреевич, – произнесла судья. – Суд признаёт вас виновным в совершении преступления по пункту 3 статьи 228 Уголовного Кодекса Российской Федерации… – я не могу сказать, что меня удивили её слова: после всего сказанного я ожидал именно их, и, всё же, я был обескуражен, – … в связи с тем, что подсудимый не признал своей вины и не способствовал продвижению дела, суд приговаривает вас к десяти годам колонии общего режима. Настоящее решение может быть обжаловано в вышестоящей инстанции. От себя хочу добавить, что через пять лет вы имеете право подать прошение об условно досрочном освобождении. Подсудимый, вам понятен приговор?

– Вполне, – бодрым голосом ответил Илюха.

– В таком случае…

– Ваша честь, я хотел бы просить вас отложить моё заключение на один день, – произнёс Илюха. – Я не планирую обжаловать решение суда и не собираюсь сбегать. Мне нужно закончить дела и попрощаться с близкими.

– Это возможно при внесении залога на сумму 150 тысяч рублей, – сказала судья. – У вас будет 24 часа.

– Я могу считать залогом деньги, которые были изъяты у меня во время обыска? – спросил Илюха. – Там 174 тысячи рублей.

– Можете, – кивнула судья. – Но через 24 часа вы должны явиться.

– Спасибо, – сказал Илья.

– Слушание по делу объявляется закрытым!

Мы вместе с Илюхой и Настей вышли из здания Тверского суда.

– Ну что, какой план? – спросил я.

Я был уверен, что у Илюхи обязательно должен быть разработан план. Просто не могло быть, чтобы у такого парня, как он, не было плана. Но плана у него не было. Мы дошли по бульварам до Никитских ворот и свернули к дому Илюхи. Всю дорогу мы разговаривали, смеялись, рассказали, что теперь живём вместе, я рассказал, как ушёл из дома. Илюха тоже рассказал, как провёл последние месяцы: он больше ни разу не появлялся на поинте и не виделся с Димкой, Коляном, Шреком и остальными, эти ребята просто выпали из его жизни. Он много читал, смотрел и начал рисовать: получалось очень неплохо. Мы зашли к Илюхе домой, и он показал нам свои рисунки.

Пару часов мы просидели у него, а потом он сказал, что ему нужно ещё заехать в одно место и нужно прощаться. Напоследок он отдал мне свои картины, африканские барабаны и серебряную зажигалку.

– Мне это там вряд ли понадобится, – улыбнулся он.

Прежде, чем расстаться, мы с Илюхой крепко обнялись и по старинному русскому обычаю трижды поцеловались.

– Удачи вам! Будьте счастливы! Прощайте!

Илюха закрыл за нами дверь.

Не сговариваясь, мы с Настей спускались вниз медленно, чтобы как можно более остро прочувствовать этот момент, чтобы каждая ступенька врезалась в память, чтобы навсегда запомнить все подробности происходящего.

Выйдя из подъезда, я сел на ступени крыльца, взял барабан и начал играть. Настя села сбоку, опёрлась спиной на моё плечо и заиграла на втором барабане. Мы не знали, что именно играем, – просто импровизировали, но эта музыка, рождавшаяся из отчаяния и надежды, была подобна смерчу внутри песочных часов, – она расходилась кругом в протестном грохоте и дребезжанье стёкол, в возмущении против мирового спокойствия и в безудержной воле сместить вектор судьбы.

Я не мог просто так оставить несправедливости, которая постигла моего друга. Придя домой, я включил компьютер и принялся писать – писать о случившемся, подробно, честно и методично. К четырём утра я закончил длинную статью о несовершенстве судебной системы.

На следующий день я отредактировал статью, убрал шероховатости, исправил ошибки, показал Насте (Она пришла в восторг) и затем отправил текст в редакцию журнала «Итоги».

Через два часа я позвонил в журнал и спросил, получили ли мой текст, но мне так и не дали внятного ответа. Тогда я отправил текст в редакцию журнала «Огонёк», – в редакции мне вежливо объяснили, что сейчас издание переходит на новый формат, и, если у меня срочный материал, мне следует обратиться в другое издание.

Я отправил статью в Российскую газету (там мне сказали, что свяжутся, если мой текст кого-то заинтересовал), затем – в газету «Коммерсантъ» (меня заверили, что статью передали редактору, и в случае чего он мне перезвонит), потом – в журнал «Власть» (мне посоветовали рассмотреть другое издание), потом – в «Ведомости» (меня так и не соединили с редактором).

В итоге я сорвался и отправил текст сразу в три газеты: «Известия», «Газету» и «Новую». Но ни в одном издании мне не ответили: все обещали перезвонить, но никто не перезванивал.

На то, чтобы обзвонить все издания и добиться какого-то ответа у меня ушло два дня. Но никто не взял мой материал.

Я уже решил было идти с этой темой на «Эхо Москвы», когда на мою электронную почту пришло письмо от редактора отдела «Общество» газеты «Известия». Она приглашала меня встретиться у них в офисе на Пушкинской. Я согласился без всяких раздумий. Встреча была назначена на следующий день.

Впервые в жизни я понял, что не знаю, как мне одеться: я должен был выглядеть представительно, но у меня совершенно не было подходящей одежды – только джинсы, футболки и клетчатые рубашки. Я вытащил все свои вещи из шкафа в спальне, свалил их на кровати и начал прикидывать, как же мне нарядиться.

– Солнце, ты собираешься на бал? – спросила Настя (я не слышал, как Она вошла).

– На встречу, – пробурчал я.

– Ну так оденься, как всегда.

– В джинсы и футболку?

– Ну да, –