Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
при ярком солнечном свете он въехал в Париж в окружении множества сторонников. Его отсутствие продолжалось без нескольких месяцев четверть века.
Его ожидал официальный прием на площади Согласия, которая с июля 1789 года повидала немало. Там расстались с жизнью многие, помимо Людовика XVI, и даже сейчас было трудно пройти по этому месту, не заметив унылых призраков тех, кто погиб на гильотине. Среди них была и Мария Антуанетта, невестка графа Артуа, поседевшая и полуслепая в тридцать семь лет. Здесь погибли Шарлотта Корде и все жирондисты, пытавшиеся управлять революцией с помощью благочестивых банальностей, а рядом с ними — вдохновители Террора, Дантон, осознавший свою неудачу, и Робеспьер, сверкающий глазами, но молчащий из-за грязного бинта, покрывающего его простреленную челюсть. Сейчас вязальщиц, следивших, как падали головы, сменили короли и князья, а вместо грубых революционных песен звучали речитативы попов.
В тот же день был подписан договор, формально низлагающий императора Наполеона, и Талейран попросил императорских представителей — Коленкура, Макдональда и Нея — принести присягу новому правительству. Коленкур и Макдональд отказались, заявив, что они по-прежнему послы императора и еще не получили освобождения от своих обязанностей. Ней был вынужден признаться, что уже поручился новой власти в своей лояльности, со стыдом вспомнив о своем письме, сочиненном ночью 5 апреля. Разница во мнениях у этих троих людей вызвала живую перепалку. Двое пленников чести уже испытывали унижение, видя, что к Нею относятся как к главе депутации, а царь поздравляет его от всей души. Сейчас, после энергичных самооправданий Нея, они потребовали, чтобы им выдали пропуска. Ней взорвался: «Я не собираюсь возвращаться туда за наградой!», но Макдональд оказался на высоте. «А я возвращаюсь, — сказал он, — чтобы выполнить обещание, которое я дал императору». И отбыл вместе с Коленкуром.
III
Период ожидания между 6-м и 12 апреля, вероятно, был самой несчастной неделей в жизни Наполеона. Его письма в Блуа, где пестрой толпой беженцев-парижан владел хаос, оставались без ответа. Он только что отрекся от своих прав и от прав своего сына — наследника, ради которого пришлось оставить нежную и преданную жену. Никто из великих не приезжал навестить его, а из старых друзей — лишь его бывшая любовница, белокурая графиня Валевска, тоже родившая ему сына. Но он ее не принял. Даже намек на возобновление их былой связи дал бы смертоносное оружие в руки Меттерниху и прочих, желавших отлучить императора от его второй жены. Валевска написала письмо и уехала. Она еще повидается с ним на Эльбе и войдет в историю как «единственная женщина, которая любила Наполеона и была им любима». Однако на этот романтический титул претендуют слишком многие, чтобы придавать ему особое значение. Не о романтике думал Наполеон в эти нескончаемые дни, а о своей династии и всех своих планах по модернизации Франции и создании Европейской федерации, которые пошли прахом. Думал он и о возможной смерти — это слово витало в воздухе, которым он дышал. Старый головорез Блюхер не отказался от этой идеи, и некий негодяй на службе у Талейрана уже замышлял покушение во время предстоящего пути императора к Ривьере. Он думал о многом другом, об упущенных возможностях, военных просчетах, о ссорах с друзьями и о ненадежных союзниках, и общий итог всех этих размышлений вылился в поступок, совершенно чуждый его натуре.
Уже много лет, по словам одних — с 1808 года, по словам других — с момента отступления от Москвы, он носил на шее маленький кожаный мешочек. Внутри хранился смертоносный яд, приготовленный известным французским врачом Пьером Кабанисом, родственником маркиза Кондорсе, математика, который с помощью полученного от Кабаниса яда совершил в тюрьме самоубийство*. Состав этой смеси остался нам неизвестен. Вероятно, в нее входил стрихнин. Неполеон всегда заявлял, что хранит яд на тот случай, если живым попадет в руки врага. И вот настала пора принять его. В ночь с 12-го на 13 апреля, после того, как он подписал бумаги, привезенные Коленкуром и Макдональдом, один из дворцовых служителей видел, как император одиноко сидит в своем кабинете, устремив отсутствующий взгляд в пространство.
Следующие несколько часов стали свидетелями одного из внезапных завихрений, которые иногда происходят в переломные моменты истории и обычно остаются необъясненными и даже неподтвержденными. Хотя все обстоятельства хорошо известны, никто не может сказать наверняка, была ли внезапная и жестокая болезнь потрясенного человека результатом попытки самоубийства или случайной передозировки опиума, принятого в надежде забыться во сне, которого уже давно не знал изнуренный организм.
Среди тех, от кого исходит этот рассказ, подлинность которого признана всеми, кроме самых упорных сторонников Наполеона, наибольшего доверия заслуживает слуга императора Констан, а после Констана — барон Фейн, секретарь Наполеона и автор «Летописи 1814 года». Судя по словам двух этих людей, преданных своему господину, Наполеон почувствовал себя очень плохо, ложась в постель после 10.30 вечера, когда сказал о предательстве Нея: «Я его знаю. Вчера он был против меня, а завтра он отдаст за меня жизнь». Похоже, эти слова опровергают предположение, что дезертирство еще одного старого друга столкнуло императора за грань отчаяния.
Пеляр, другой слуга, который зашел в спальню императора, чтобы подбросить дров в камин, говорит, что, когда он уходил, оставив дверь распахнутой, Наполеон открыл ящик стола, налил что-то в бокал и выпил, после чего слуга сразу же поспешил в комнату Констана наверху. Вдвоем они прибежали к императору. Наполеон лежал в постели совершенно больной: он стонал, дрожал, и его тошнило. Однако дальше рассказ Констана лишь добавляет сомнений, потому что, по его словам, Наполеон произнес драматическую, напыщенную речь.
Человек, только что проглотивший стрихнин, не рассуждает о своих орлах, завязших в трясине, и не хрипит: «Мой добрый Констан, они пожалеют, когда меня не будет…», подобно романтическому герою викторианского романа. Послали за доктором Ивеном, лейб-медиком, который сопровождал Наполеона в Москву (по словам Фейна, именно Ивен изготовил яд во время той кампании). Ивен назначил Наполеону противоядие. Через какое-то время рвота у императора прошла, он смог выпить чаю и вскоре уснул. После многочасового сна он выглядел выздоровевшим, хотя, согласно Макдональду (который видел Наполеона в девять утра), «цвет его лица был зеленовато-желтым». Император сказал Макдональду, что ночью почувствовал себя плохо.
Эта попытка самоубийства окружена туманом сомнений, которых лишь добавляют все последующие свидетельства, в большинстве своем записанные несколько лет спустя. В целом, невзирая на заявления Констана, что он видел в камине остатки мешочка, более достоверной выглядит теория о небрежно составленном снотворном, принятом в момент крайнего нервного напряжения и физического истощения.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
