Точка цеплялась за бытиё, как застрявшая в пальце заноза. Но её выдавливал из плоти мира невероятный холод. Медленно, очень медленно.
Я больше не могу, Великий Отец!
Но я должен жить.
Что-то всколыхнуло эту искру. Чуть раздуло изнутри, расширило, как дыхание.
Голос Горыхрыча говорил:
– Нечётные уровни Ме направлены на овладение внешним миром. Это нарушение равновесия, прорывы, великие озарения. Чётные уравновешивают. Это статичность и направленность внутрь. Четвёртый уровень даёт полный контроль внутреннего наблюдения и выбирает самый рациональный путь действий.
Я не видел деда. Перед внутренним взором была гостиная Светиного дома, залитая косыми лучами утреннего солнца, внимательные голубые глаза студента и серые, колючие, как стальные гвозди, глаза Шатуна. Побратимы сидели на диване напротив.
– Как это – внутреннего наблюдения? – заморгали рыжеватые ресницы Димы, развалившегося на подушках, как сытый кот.
– Конечно, внутреннего, – ответил дед. – Ты в нём живёшь. Смотришь на мир изнутри, как проглоченная питоном мышь: отсюда не выскочить, и ты не в силах что-то изменить в принципе. Пару раз дёрнешься, продвинешься на несколько поворотов лабиринта и сгниёшь, ничего не успев понять.
– А разве ты не выскочил, когда прошёл люком снизу с помощью третьего и четвёртого уровня?
– Нет. Если ты вывернул одежду и снова надел, то ты всё ещё в ней.
– А пятый уровень что даёт? – спросил Шатун.
– Представь, что стены лабиринта тоже в непрерывном движении. Каждый миг меняется расположение коридоров, по которым ты бежишь к выходу. Тот, кто способен чувствовать себя ещё и стеной, прогнозировать её перемещение хотя бы на несколько мгновений вперёд, называется внешним наблюдателем. Полнота растворения во внешнем – это пятый уровень сознания Ме. Это вершина для обычной жизни дракона. Далее уже уровень мейстера.
Теперь я, непостижимым образом слушавший разговор, словно сидел у деда в голове и смотрел его глазами, мог бы многое добавить. Логика неприменима к действиям пятого уровня – это таинство интуиции, растворения во внешнем и непосредственного постижения истины. Будучи интуитивной, ступень не сразу осознаётся драконом. Но она воистину звёздная. Может быть, благодаря этой ступени я смог перекинуть мостик и коснуться сознания деда? Что-то не слышал я о приступах телепатии у драконов.
– То-то я смотрю, ваш Гор растворился во внешнем мире, как не было, – раздался ироничный голос Светланы словно бы из-за спины деда.
– Он же оставил мне записку. Нверняка уже пустился в обратный путь. Ему надо торопиться.
– А вот мне простая женская интуиция подсказывает – надо бы проверить, что за птица эта Аня и поискать нашего мальчика, – сказала Йага, выходя с кухни с подносом, полным свежевыпеченных ватрушек и плюшек.
Дима цапнул растопыренными ладонями чуть ли не половину булок. Его голод теперь конкурировал с жаждой знаний:
– А у тебя какой был уровень, Горыхрыч?
– Какой был, тот потерян, и нечего о нём вспоминать. Теперь у меня, как у свежевылупленного дракона, два уровня, как два крыла. Счастье, что я второй восстановил полностью. И тысячелетия не прошло.
– А как ты их потерял?
– Неважно для истории.
Шатун потянулся за плюшкой, но есть не стал.
– Что можно сотворить на пятой ступени нам уже показал Гор, – сказал он, покрутив ватрушку на пальце, как неопознанный летающий объект. – А шестой уровень Ме куда выводит?
– Это уже редкость. После эйфории пятого уровня наступает понимание, что не только положение и движение стен изменяют твой путь и вынуждают тебя приспосабливаться, но и каждый твой шаг изменяет лабиринт целиком. Постичь законы такой сложной взаимосвязи представляется невозможным. Только, казалось, в великом просветлении пятой ступени ты вознёсся и понял истину о мире, как снова оказался как-будто на первой ступени запертого в лабиринте слепца.
– И что же – всё начинать с начала? – удивился Дима.
– Или с конца. Начало уже содержит в себе конец. Шестой уровень Ме называется у мудрых «ступенью отчаянья». Но отчаянье мудрого – это великий покой равновесия. Уже нет чаяний и надежд, и желания отступают перед необходимостью и взвешенностью каждого шага – так ли он необходим, как кажется. Ступень мейстера, наставника.
– Но ведь были у вас и величайшие? – остро глянул Шатун. – Твой внук Даргон.
– Были. И такие как дракон Рар и его ученик Гхор тоже были. Эти двое обладали немыслимой силой, но она разорвала их сознание. Чем выше к Ме, тем тоньше грань между гением и безумием. Тем страшнее падение.
Глава двенадцаптая. Дар мёртвого базилевса
Каждый твой шаг.
Изменяет мир.
Целиком.
И ты всегда в центре бесконечной вселенной. Если нет границ, то любая точка – центр. Любая точка – начало вечности.
Я не могу умереть. И я жил. Всё ещё жил. Лёдяной камень.
Гхр-рх – содрогнулся мир. Звук породил отклик. Мысль. Пока есть мысль – есть я. И память о себе. И память о других.
Дракон Гхор превращал живое в камень. Люди тоже умеют это делать. Но базилевсы довольствовались взглядом и звуком. Убить стало просто. Оживить невозможно. Познал ли Гхор тайну живого так же хорошо, как познал мёртвое?
Он хотел жить вечно, и жил очень долго, но погиб так бесславно, что никто, кроме прямых потомков, не помнит – как именно. Я помню. Его убил собственный сын Вала, и Гхор, умирая, проклял убийцу, обещав убить его даже после своей смерти. И убил. Никто не знает – как. Я помню. И эта память повергает меня в ужас. Сын сошёл с ума, считая себя Гхором, и погиб, посмотрев на своё отражение в речной воде с вершины скалы. Окаменел. Камень скатился и запер русло реки, повернув её вспять. Так родился миф о демоне, укравшем мировые воды. Базилевс возродился в другом сыне, подмяв его плоть и сознание под свою волю.
Нет, я не буду прикасаться к памяти Гхора, чтобы узнать, способен ли он был вернуть камню жизнь. А что помнят легенды о воскрешении окаменевших героев? Что-то, связанное с мёртвой и живой водой. Что такое живая вода? Мёртвая вода – понятно что. Это чистый спирт.
Хруст. Вибрация. Содрогания ширились.
Внезапно я осознал, что смеюсь. Я! Смеюсь?
Да я же жив, драконский бог!
Искра разума и жизни – всё, что от меня осталось – снова ходуном заходила от смеха. Вибрация охватила мир, в который я был заключён. Искра вспыхнула. Взорвалась, сотворяя меня заново, как Вселенную. Я понял: в Начале – Бог рассмеялся. И вспыхнул свет, и возникли солнца.
И одно – невыносимо яркое – било мне в глаза, высекая слёзы.
Выжил!
– Ожил! – искажённым эхом откликнулся возвращённый мир. – Значит, вскрыл-таки запретную память Гхора, иначе бы давно сдох. И кто ты теперь, дракон? Как мне тебя называть? Ещё Гор или уже … Гхор?
