Объяснение заняло всего минуту. Дэниел встал, отбросив в сторону полог, и зажег свечу. Свеча сначала замерцала, затем начала гореть ровным пламенем.
— Что ты успела сделать? — спросил он с тихим смирением.
— Не так много, как собиралась. Хотя ситуация выглядит достаточно плохо с определенной точки зрения. — Гэрри чувствовала необычайное облегчение после того, как все рассказала Дэниелу, а его реакция превзошла все ее ожидания. Генриетта перевернулась на спину, заслонив рукой глаза якобы от света, но на самом деле она считала, что лучше не смотреть на мужа.
Дэниел убрал ее руку.
— Привстань. Я еще не знаю, как относиться к тому, что услышал, но хорошо, что ты своевременно обо всем рассказала.
Она села, обхватив руками колени, с волнением глядя на мужа. Ее украшенный лентами чепчик съехал набок, и из-под него выбивались золотистые локоны.
— Мне кажется, что ты больше не захочешь быть моим мужем.
Он выглядел обескураженным.
— Разве наш брак так уж плох, Гэрри?.
— Хуже некуда.
— Боже милостивый! — воскликнул Дэниел, вскакивая с постели. — Что бы там ни взбрело тебе в голову на этот раз, я твердо могу сказать, что никогда даже не думал об этом. — Он передернул плечами в своем теплом халате и запахнул его поплотнее, прежде чем подбросить несколько поленьев в камин, отчего пламя вспыхнуло с новой силой. — Давай покончим с этим.
Генриетта рассказала ему, каким образом хотела помочь Уиллу. Ее голос задрожал, когда спокойное выражение на лице Дэниела сначала сменилось недоверчивым, а потом гневным. Однако гроза не разразилась, пока она не замолчала.
Дэниел говорил тихо, и спящий дом не узнал о разразившейся драме, однако сердитые слова сыпались на ее голову, словно из ящика Пандоры. Генриетта продолжала сидеть, обхватив руками колени, хотя и вздрагивала порой, как от ударов плетью. Она боялась повторения того холодного, молчаливого презрения, но это была лишь ярость возмущенного человека, и ей стало намного легче. В гневе Дэниел очень красноречив, подумала Генриетта. В подобных случаях, как она знала по опыту, человек обычно начинает глотать слова и речь его становится бессвязной, отчего он вынужден прибегать к физическому выражению своей злости. Ничего подобного не происходило с ее мужем.
Она выложила ему все без утайки и теперь ждала, когда иссякнет нескончаемый поток гневных слов. Наконец это произошло, и Генриетта решилась заговорить.
— Я хотела бы пояснить кое-что. — В наступившей гнетущей тишине ее голос звучал тихо и покорно, но тем не менее весьма решительно.
Дэниел повернулся, подошел к изножию кровати, взялся руками за деревянный брусок, который использовался для разглаживания перьевого матраца, когда застилали постель, и посмотрел на Генриетту пугающим взглядом своих черных глаз.
— Если ты хочешь сказать мне, что только собиралась помочь, я поддержу тебя, Генриетта. Но если еще раз услышу извинения за беспокойство, то окончательно выйду из себя.
Генриетта проглотила подступивший к горлу ком.
— Я не собираюсь извиняться, — возразила она, закутывая одеялом колени. — Я хочу спросить, считаешь ли ты, что родители Джулии имеют право запрещать ей брак с Уиллом по такой глупой… или какой-то другой причине.
Дэниел нахмурился и резко сказал:
— Это не мое и не твое дело.
— А я так не считаю, — настаивала она с неожиданной страстью. — Они любят друг друга, и ты сам говорил прошлой ночью; что преступление — разлучать любящих людей.
Его черные брови почти сошлись на переносице.
— Не смей мошенничать, Генриетта. Это было сказано неосознанно и в особый момент.
— И все-таки ты сказал это. И прекрасно сознавал, что говоришь. Я отказываюсь признавать, что лорд и леди Моррис имеют право разлучать Уилла и Джулию только потому, что ничего не знают о семье Уилла и вследствие этого считают его недостойным их дочери. У Джулии нет никаких перспектив, так как ее семья находится в изгнании. Что может она дать ему, кроме любви?
— Это не оправдывает твоего безрассудного, необоснованного вмешательства! Джулия еще несовершеннолетняя, и отец несет за нее ответственность… как я за тебя, помоги мне, Боже!
— Тебя, лорда Морриса и Уилла могут убить через несколько месяцев, — взволнованно сказала Генриетта. — Какой смысл придерживаться старых правил? Почему Уилл и Джулия должны пожертвовать своим счастьем в угоду какому-то древнему обычаю, когда страна уже развалилась на части?
Генриетта уже не была похожа на покорного ребенка, которого бранят. Глаза ее горели негодованием, голос звучал убежденно, спина выпрямилась. Теперь она стояла в постели на коленях.
— Я понимаю, что поставила тебя в неприятное положение, Дэниел, и потому искренне прошу прощения. Это было необдуманное решение. Но я не могу оставаться в стороне и наблюдать, как Уилл и Джулия страдают из-за какой-то нелепости, хотя для отчаяния есть много других причин. Кто может сказать, где все мы будем через полгода?
Дэниел не сумел найти удовлетворительного ответа на этот вопрос. Он снял халат и погасил свечу.
— На сегодня с меня хватит. Ложись и засыпай. Одному Богу известно, что я завтра скажу лорду Моррису.
— Я же предупреждала, что ты не должен обнимать меня, — заявила Генриетта, укладываясь в постель и натягивая одеяло на нос.
— Ммм, — промычал Дэниел, предпочитая не спорить на эту тему.
Он проснулся первым и, приподнявшись на локте, посмотрел на лицо спящей жены. Волосы Генриетты выбились из-под чепчика, сверкая золотом под первым лучом солнца. Мягкий изгиб губ, румянец на щеках, задорно вздернутый носик — близкое, родное лицо. Обычно он наклонялся и целовал ее тонкие с прожилками веки, тогда золотистые полумесяцы ресниц поднимались и на него с сонным удивлением смотрели большие карие глаза, в которых постепенно появлялось понимание, что наступил новый день. Генриетта обвивала руками его шею, притягивая к себе для первого поцелуя, и он наслаждался теплом и ароматом ее кожи, податливостью зовущего тела, озорным смехом, которым она приветствовала его, когда он откликался на ее приглашение.
Такая любовь — Божий дар, подумал Дэниел, несмотря на то что его жена была самым непредсказуемым созданием, с которым ему когда-либо приходилось иметь дело. Он надеялся, что Генриетта со временем избавится от своих беспокойных порывов. Но они, по-видимому, были частью ее натуры. Однако радость, которую она дарила ему, затмевала порой возникающее раздражение.
Дэниел подумал об Уилле и Джулии. Они так молоды и стоят на пороге жизни — жизни, которая, как заметила Генриетта, может вскоре оборваться. Это касается и его, но он испытал много радости в жизни, его любили две женщины, которые делили с ним постель, и Господь наградил его детьми.
Дэниел допускал вероятность гибели на поле битвы, но можно было умереть и от чумы или оспы, сломать ногу или простудиться. Такая опасность подстерегает любого. Однако преходящий характер существования легче принять, если испытал прелести зрелой жизни, Генриетта говорила об этом прошлой ночью, обосновывая свои действия. «Были ли они такими уж сомнительными, — не в первый раз подумал Дэниел, — и тем более сейчас!» Усмехнувшись, он вылез из постели, вздрагивая от утреннего холода.
