Книга Истерли Холл - Маргарет Грэм

Ребенок Милли появился на свет раньше времени, через четыре месяца после смерти Тимми, второго мая 1913 года. Она назвала его Тим и тем самым принесла семье своего рода утешение. Месяц спустя, когда Эви в свой перерыв шла в парк, ее остановил Роджер.

– Он мой, этот ребенок, которого твоя семья приняла. Не забывай об этом. У меня есть на него права, а кроме того, стоит мне поманить ее пальцем, и она вернется. Так что не слишком там привязывайтесь к нему.

Эви буркнула со злостью:

– Великолепно, вот радость так радость. Значит, у ребенка есть отец, который и будет его обеспечивать.

Он явно ожидал другого ответа, потому что он сразу же ушел. Или он просто выпендривался? Она секунду смотрела, как он удалялся по аллее каштанов. Да какая разница? Все это уже не важно.

Время тянулось в какой-то темной мгле. Кухонные чаепития давно прекратились, и слава богу. Она не могла видеть этого мистера Оберона, не хотела печь кексы и печенья для человека, который убил ее брата. В ее жизни был Саймон, он был здесь, для нее, всегда. Это снова стало для нее важно. Они говорили о браке, но не сейчас, потому что она не могла бросить работу. Ей нужно было заработать на собственную гостиницу, чтобы их семья стала лучше жить, особенно сейчас, когда отец хотя и поправился, но нога все еще не сгибается. Он уже полтора месяца как работает, но подвижность ноги ограничена. Она была уверена, что его уволят, но ему, наоборот, дали легкие участки, так что ему не приходилось протискиваться в забои с низкими потолками. Возможно, мистер Оберон сожалел о случившемся. Должен был бы.

Как-то в январе 1914 года к ним домой зашла Грейс на чай. Была среда – выходной Эви. Они с Грейс помогли матери Эви с очередным плетеным ковриком. Грейс, протаскивая нить над полоской красного цвета, улыбаясь, сказала Эви:

– Я собираюсь на собрание группы суфражисток. Они сняли небольшой зал в бедном районе Госфорна. Эта группа действует на основе политики социалистической Федерации суфражизма Восточного Лондона, разработанной сестрой Кристабель Сильвией Панкхерст. Они не одобряют поджоги и нанесение ущерба имуществу и хотят, чтобы право голоса было предоставлено всем, а не только немногим финансово обеспеченным или замужним женщинам из среднего класса. Пойдем со мной, ты ведь именно за эти идеи выступала. Пора уже, Эви, прошел уже год. Ты должна начать делать что-то более важное, чем просто существовать. Я буду ждать тебя на перекрестке.

Эви отозвалась:

– Звучит как заранее подготовленная речь.

Она разгладила коврик.

– Получится красиво, мам.

Мать кивнула.

– Не переходи на другие темы, Эви. Займись снова этим вашим делом, тебе оно нужно, и ты нужна ему.

Эви посмотрела на Милли, сидевшую на диване. Ноги молодой матери стояли на скамеечке, Тим, еще грудничок, сидел у нее на коленях. Она ела кекс.

– Милли, стала бы ты голосовать, если бы у тебя была возможность?

Милли засунула в рот остатки кекса и погладила Тима по голове. Или это она вытирала руки о его волосы? С этой красавицей никогда нельзя знать. Она вроде бы как собралась снова начать печатать. Если, конечно, вообще когда-то этим занималась.

– А для чего мне это, Эви?

Эви взглянула на Грейс. Она так давно уже ничего не чувствовала, но сейчас раздражение зашевелилось в ней. Как много таких, как Милли, думали так же, хотя именно им это и было нужно. А интересно, она действительно вытирала руки о голову своего ребенка? Уймись, прекрати пороть чушь.

Ей нужно было выйти подышать свежим воздухом, прямо сейчас. Она встала и торопливо вышла из комнаты, открыла входную дверь и оказалась на холоде. Она смотрела на заснеженные поля, на облака, серо-голубые в середине и розовые по краям. Было очень красиво, но это ее совсем не трогало.

– Какой смысл? – пробормотала она. Воздух, который она выдыхала, превращался в белый пар. Ветра почти не было. Дым из печных труб домов Грейс поднимался вертикально вверх, и она смотрела на серые клубы, пока они не рассеялись и исчезли. А Тимми рассеялся и исчез тоже? Нет. Он по-прежнему здесь. Она чувствовала, что он рядом.

Грейс окликнула ее из прихожей и тоже вышла на улицу. Она принесла шаль и накинула ее на плечи Эви. А потом заговорила, тихо и решительно:

– У нас много работы. Мы должны достучаться до таких, как Милли. Если они будут кровно заинтересованы в том, как ими управляют, это подогреет их энтузиазм, они будут мотивированы участвовать, это совершенно точно. Пойдем со мной в субботу на собрание.

Эви было совершенно все равно, что так, что эдак. Почему бы и не пойти?

* * *

Грейс забрала ее на перекрестке. Салли, гнедая кобыла, запряженная в коляску, немного вспотела, и Эви дала ей морковку, великодушно пожертвованную миссис Мур. Метели продолжались с самой среды, но в этот день небо было голубое. Эви забралась в коляску, устроилась напротив Грейс, и они поехали. Ни одна не заговаривала, и в полном молчании они проехали Истон и направились дальше по дороге в Госфорн. Эви последнее время мало говорила. Разговоры требовали слишком много сил. Грейс тоже молчала. Эви взглянула на нее: улыбка на губах, но какая-то усталая и грустная. Им, казалось, не нужны были слова. Ушло то время, когда значение имела разница в возрасте и в положении хозяйки и подчиненной. Ушло ощущение расцвета молодости Грейс. Ушла радость жизни, когда-то наполнявшая Эви.

По обе стороны дороги выросли высокие сугробы, но именно на дороге ощущалось преимущество соседства с Брамптонами – они платили за расчистку от снега дорог до самого вокзала.

Грейс сказала:

– Из-за погоды мужской пол не явится на собрание. Вся эта хулиганская публика любит хорошую погоду, и сейчас они все согреваются в баре за пивом.

Поговорили немного о Тиме, которому исполнилось семь месяцев. Малыш уже научился улыбаться и смеяться.

– Уедет когда-нибудь Милли? – задумчиво произнесла Эви. – Или она так и будет сидеть на диване, поставив ножки на скамеечку?

Грейс пожала плечами:

– Тим – утешение для твоих матери и отца, а Милли достаточно много помогает, Эви. Надо быть справедливой.