— И пусть это, понимаешь ли, будет сочельник.
Последние слова она поняла. Она была весь день в мятущемся состоянии из-за старины Сола и из-за того, что Захария так и не вернулся домой. Но это было неправильно. Рождество не годилось для настроений. Рождество было, как звезда, упавшая на землю, — оно было чудом. И если вы уделяли ему должное внимание, вы были так поражены, что не могли уделять внимание ничему другому.
Стелла подняла глаза и рассмеялась, а затем критически оглядела комнату — готова ли она принять праздник Рождества. Сол тоже поглядел вокруг с довольным смешком. Теперь предрождественская суета поражала его, ведь он смотрел на нее в последний раз. И не столько поражала, сколько смешила. В другие годы комичность происходящего не приходила ему в голову, тем более что Сол всегда сам был частью общей суеты. Теперь же, изъятый из нее, собираясь покинуть этот мир, старик видел, как смешно было то, что Падающую Звезду люди собирались приветствовать всей этой пищей и зеленью.
Большая, похожая на пещеру, кухня выглядит чудесно, думала Стелла, и неудивительно, ибо она и матушка Спригг трудились над ней в течение трех дней. Елки и остролист украшали кухонный шкаф и все свободные ниши и полки, а на дедовских часах лежала ветка тиса с дерева на Беверли-Хилл. Ветка, срезанная с омелы Герцог Мальборо, свисала с центральной перекладины. Большой стол, придвинутый к шкафу, был весь уставлен едой. Позади рядами громоздились пироги из крольчатины, пироги из баранины, студень из свиных ножек, круглый ломоть холодной говядины и огромный красиво отрезанный окорок, облепленный бурым сахарным песком. Впереди лежали яблочные пироги, сладкие пирожки, выпивка, девонширская сдоба, шафрановый кекс и горкой стоящие блюда с девонширскими сливками и засахаренными фруктами.
Была готова и большая заздравная чаша с черпаком, а деревянное блюдо, обрамленное остролистом, стояло в ожидании рождественского хлеба. На стол выставили эль и сидр, и сливовое вино приготовления матушки Спригг, и самбуковое вино, и терновую сливянку. Все дни сочельника, Рождества и дня подарков дверь Викаборо была гостеприимно распахнута для всех гостей, будь то ангел, принц или соседний крестьянин. Неприязнь отца Спригта к бродягам на Рождество испарялась. Самого низкого негодяя в этот день привечали, отогревали и кормили, как родного.
Но праздничная суматоха еще не наступила, и Стелла с Солом сидели на кухне одни. Огонь в очаге был слабым, в пепле румянились яблоки для заздравной чаши, в настенной духовке румянился рождественский хлеб, а по кухне расползались восхитительные теплые ароматы. Было так тихо и спокойно, что тиканье дедовских часов казалось чересчур громким. Можно было различить даже шелест оседающего пепла, мышиный шорох в углу и постукивание иглы Стеллы о маленький зубчатый наперсток. Она торопилась со своей вышивкой, потому что собиралась подарить ее Захарии. По краю она уже вышила гирлянду изящных яблонек и вьющихся повсюду странных птиц, а в середине должен был быть фрегат, несущийся на всех парусах, и снующие вокруг него дельфины и чайки. Когда она закончит, то вставит вышивку в рамку, и Захария получит картину, которую можно повесить на стену. Но девочка чувствовала, что поставила перед собой слишком трудную задачу. Работа пошла бы гораздо лучше, серьезно размышляла она, если бы у нее была настоящая хорошая шкатулка для рукоделия с мотками ярких ниток и настоящий серебряный наперсток.
3
— Стелла! Стелла! Том Пирс только что въехал во двор, а с холма спускаются доктор и какой-то незнакомый господин.
Это была матушка Спригг, взывающая сверху. Час тишины закончился, и началось Рождество. Стелла и Сол глянули друг на друга, и глаза их засветились. Затем Стелла быстро собрала свою работу, спрятала ее в шкафчик под диваном у окна и заботливо разгладила складки нового платья, которое матушка Спригт сшила ей на Рождество. Платье было из мягкой серой шерсти, украшенной красными розочками. Стелла надела на него новый белый передник.
В кухню шумно вплыла матушка Спригг, розовая и улыбающаяся, приятно благоухающая лавандой, которую она всегда держала меж складок своего лучшего зимнего платья из темно-малиновой шерсти, а за ней — отец Спригг, громко шелестящий своим воскресным костюмом. Затем со двора вошла Мэдж, за ней Том Пирс, и тут же у открытой парадной двери раздался громкий стук.
— Я встречу, — закричала Стелла, и с Ходжем, увивающимся у ее ног, выбежала в холл, чтобы приветствовать гостя.
— Да благословит вас Бог, господа, — сказала она, как учила ее матушка Спригг. — И да ниспошлет Он вам счастливые святки и благоприятный новый год.
И девочка сделала реверанс, слегка придерживая подол нарядного платья, — не обычное быстрое и неуклюжее приседание деревенского подростка, а полновесный изящный реверанс взрослой леди. (И где она только могла научиться такому реверансу? — изумленно спрашивал себя доктор.)
— Ты помнишь месье де Кольбера, Стелла? — уточнил он.
Но девочка явно не забыла. Ее тонкое смуглое лицо сияло от удовольствия, когда она приседала, глядя на аббата так, словно желала удостовериться, такой ли он, каким она его помнила. Очевидно, он не очень изменился, потому что Стелла улыбнулась и радостно протянула руку.
— Добро пожаловать в Викаборо, отец мой. Не споткнитесь, здесь ступенька.
Аббат взял и удержал ее руку, глядя на девочку, но не произнося ни слова. Доктор, освобождавшийся от пальто, с любопытством взирал на пару. Почему улыбка ребенка подействовала на мужчину так, что одно мгновение он выглядел человеком, получившим смертельный удар, но уже в следующее мгновение, когда он улыбнулся в ответ, казался таким же сияющим, как и сам ребенок? В упорстве, с которым оба смотрели друг на друга, было любопытное сходство.
Розоватый вечерний свет, проникающий через открытую дверь, смягчил жесткие черты лица аббата и угловатость его высокой фигуры. Доктор оказался свидетелем одного из тех странных мгновений метаморфоз, от которых не избавлен ни один из нас, когда на миг, короткий, как вспышка молнии, какое-то сильное чувство, по-видимому, поддержанное оптическим обманом, облекает нас внешностью, которой мы обладали двадцать лет назад или которая будет нашей через двадцать лет, и пораженный зритель вдруг видит, какими мы выглядели, когда были молодыми, или как мы будем выглядеть, когда подойдет время умирать.
Когда-то аббат обладал изумительной красотой, подумал пораженный доктор. Красотой, элегантностью и пылкостью.
И Стелла тоже. Перед доктором стоял не ребенок, это была высокая прекрасная женщина в сером платье, шагнувшая сквозь неверную тень, склонив голову и неся в руках что-то хрупкое и драгоценное…
— Стелла! — крикнул доктор Крэйн почти испуганно, и она подняла голову и рассмеялась, веселая девушка, почти ребенок, только что получившая рождественский подарок — сверток в коричневой упаковке, о содержимом которого она не имела понятия. И все же, даже встреченный светом и теплом кухни и приветствиями отца и матушки Спригг, доктор не мог справиться с потрясением. Увиденный им молодой незнакомец был поразительно красив, поза женщины была изящна и печальна, а доктор Крэйн не в силах остановить ни страсти одного, ни пришествия другой.
