There is a house in New OrleansThey call the Rising SunAnd it’s been the ruin of many a poor boyAnd God I know I’m one…
Народ сначала не врубается, им-то более знакомы другие версии. Но постепенно публика втянулась, да так, что песню мне пришлось исполнять на бис и уже при поддержке хора.
Наконец откланиваюсь и, смахнув со лба пот, скрываюсь за кулисами. Отирающийся там взволнованный режиссёр одобрительно похлопывает меня по плечу, хорошо хоть, обниматься и тем более целоваться не лезет. Но для меня шоу ещё не закончено. Через два номера я снова появляюсь на сцене, уже с карточными фокусами. Трюки с картами тоже пришлось исполнять на бис. Азартные игры, естественно, в тюрьме под запретом, но зэки всё же умудряются играть самодельными картами. Мне же после выступления колоду придётся отдавать надзирателю, выдавшему её лишь на время шоу чуть ли не под расписку.
Концерт заканчивается, народ расходится по блокам, а я задерживаюсь в гримёрке, если так можно назвать предназначенный для артистов закуток с маленьким зеркалом и парой стульев. Сейчас бы жахнуть водочки из моего домашнего холодильника в Лас-Вегасе да солёным огурчиком захрустеть… Увы, в стенах тюрьмы спиртное может себе позволить только директор, хотя те же надзиратели, если им приспичит, наверняка тайком могут пронести с собой фляжку и прикладываться к ней время от времени.
Тут меня и застал Генри Диксон.
– Вы чертовски талантливы, мистер Бёрд, – стал рассыпаться он в комплиментах. – И при этом чертовски щедры. Признаться, я благодарю Бога за то, что он ниспослал нашей тюрьме именно вас.
Скорее тебе уж нужно чёрта благодарить, потому что не иначе как его копыто подкинуло мою несчастную тушку в твои пенаты.
Я скромно улыбнулся, пожимая протянутую руку, и в ответ поинтересовался, как обстоят дела у его дочки.
– Моя Лиззи просто в восторге! Съёмочный процесс доставляет ей невыразимое удовольствие! К тому же с ней заключили контракт, и теперь она считает себя материально независимым человеком, – расплывается в улыбке Диксон.
Я сдаю гитару режиссёру, ответственному в том числе и за инвентарь. Неизвестно теперь, когда она мне понадобится, возможно, только на следующий рождественский концерт. По пути в блок меня снова терзает вопрос: кому же я перешёл дорогу? Мысль то и дело возвращается к злополучному орудию убийства, и в голове сидит занозой: где я видел этот нож?! И вдруг будто молния пронзает сознание! Ёклмн, да это же тот самый нож из моего лос-анджелесского дома, который пропал за пару недель до этого трагического происшествия! Обычно всегда лежал под рукой, когда нужно было что-нибудь нарезать, и вдруг исчез. Это что же получается, кто-то забрался в мой дом и выкрал этот злосчастный нож? Выходит, некто заранее готовил пакость с подставой, а я тут как нельзя вовремя проболтался о походе в «Голливуд», и они решили на скорую руку всё подстроить? Но тогда получается, что Квентин Кантор был либо завербован врагами, либо внедрился на студию специально меня «пасти»? Ух ты, какого масштаба коварный замысел вырисовывается, аж дух захватывает!
И тут опять всё упирается в треклятого Кантора. Заговорит он или не заговорит? Надо как-то проинформировать Стетсона. Договориться, что ли, с директором позвонить с его телефона, всё же я как-никак спонсором его тюрьмы заделался… Теперь ночью не усну, как пить дать. И кстати, до отбоя ещё почти час, успею отнести пропитанную потом робу в прачечную – нынешний концерт дался мне нелегко.
На следующий день я проснулся если не героем, то довольно известной личностью. Это при том, что до этого на меня как на «буржуина» большинство зэков поглядывали с лёгким презрением. Вот что значит правильная песня и карточные фокусы!
А три дня спустя тюрьму облетело известие, что 3 января в Сан-Квентине пройдёт турнир по боксу. Желающие могут записаться до 2 января у надзирателя Паттерсона.
– Всё равно победитель известен заранее, это Эшли Редфорд, – сказал мне Моррис за обедом. – Думаю, все ставки в нелегальном тотализаторе будут на него.
– А Диксон знает о тотализаторе?
– Наверняка знает, но делает вид, что не в курсе. По-моему, и у тюремщиков действует тоже свой тотализатор. Ну так что, сходим посмотрим? Всё ж какое-никакое развлечение.
Вечером 3 февраля в механическом цехе поставили самодельный ринг, где канвас представлял собой натянутый на дощатый помост брезент. На турнир явились четверо бойцов, то есть бои начались сразу с полуфинала. Раздевались по пояс – не до трусов, а до тюремных штанов. На ногах – обычные ботинки, никаких тебе боксёрок. Рефери – надзиратель Паттерсон, тот самый, принимавший заявки на участие. Тёмные брюки, белая сорочка и бабочка на шее. Видно, имеется опыт.
В первом полуфинале мексиканец по фамилии Суарес в непростой схватке одолел рыжего ирландца О’Брайена. Оба были в крови, у одного разбит нос, у второго – губа. Защитная капа могла бы уберечь от разбитой губы, особенно недавно изобретённая акриловая[22], но о таком здесь могли только мечтать. Для победы мексиканцу понадобились все шесть раундов и решение Диксона, выполнявшего роль жюри в единственном лице.
А вот и тот самый лютый Редфорд. До этого я видел его несколько раз мимоходом, сейчас, раздетый по пояс, он выглядел настоящим монстром. Да, не сплетение мышц, но и жировых складок не видно. Перчатки на его кулачищах казались игрушечными. На ринг против своего первого соперника вышел уверенным в себе, победно вскидывая руки и делая в сторону пытающегося сохранить видимость отчаянной решимости оппонента недвусмысленные жесты. Противостоит ему сегодня некий Ариэль Шульман. Явно не немец, хотя фамилия универсальная. Чернявый, нос с горбинкой, что выдаёт в нём представителя еврейской диаспоры. Шульман на голову ниже Редфорда, но хорохорится, разминаясь, активно машет в воздухе перчатками, пританцовывая в своём углу.
Секунданты тоже из числа зэков. Публика в количестве примерно двухсот человек – набились как сельдь в бочку – свистит и улюлюкает. Мы с Моррисом в первых рядах, как-то так само собой получилось, почти у канатов ринга.
Директор Диксон восседает отдельно на возвышении в окружении своей камарильи из числа надзирателей, зорко следящих за порядком вокруг ринга. Хотя что они смогут сделать против беснующейся толпы? Она и сейчас могла бы играючи их смять… С другой стороны, смять бы смяла, но что потом? Сбежать из тюряги не получится, посекут пулемётными очередями с вышек. Максимум – взять заложников. Но пока на это, видимо, никто не решался, иначе тюремное руководство не выглядело бы столь беспечным.
