Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
«…почти не слыша голосов снаружи из-за громких ударов сердца, полусогнутый, я стоял внутри камина и, трепеща, ощупывал кожаную суму, глубоко вдвинутую внутрь сего тайника… Под пальцами моими внутри неё перекатывались какие-то камни, твёрдые дуги и кольца, а также целые груды крупных на ощупь горошин, плотно сидящих на длинных нитях… Обо что-то острое, что проткнуло кожу сумки, я даже поранился… Пальцы мои чувствовали пыль или сажу, они погружались в пыль, перебирали пыль, как шёлковую ткань… Что это значит, думал я лихорадочно: может ли статься, что кто-то забыл здесь мешок, припрятанный много лет назад? – ибо этот схрон не мог быть недавним! И что за тайна хранилась этим великолепным дворцом, и чья судьба была прервана, до того как…
«Ну, что клад твой, Бугеро? – крикнул снаружи Бартье. – Нашёл?»
Я молчал, слыша одни лишь удары собственного сердца.
«Пусто…» – глухо отозвался я и выбрался наружу, стряхивая с рукавов и манжет камзола сажу и пыль. Лейтенант Бартье пристально смотрел на меня. Я отвёл глаза, не желая показать, что…»
– Э-эй, чай будешь? – позвала из кухни сестра. Он поднял голову. Крошево снега по-прежнему клубилось в жёлтом свете тусклого фонаря за окном, безмолвно взрывалось под ветром, рассыпая снежные искры.
– Да, спасибо…
– Тебе чёрный, зелёный?
– М-м… горячий.
– Ты во что там уткнулся? Сидишь, к табуретке прилип…
– Да так, тут… – отозвался он, – приключения… вроде «Острова сокровищ».
Светлана вышла из кухни, зашла брату за спину, глянула через плечо:
– Как ты всё это разбираешь! Дикий почерк: кружева, хвосты, росчерки… И бледно так – что ты там видишь?
– …привыкаешь, если читать подряд.
– Это – что, наследие старой каторжанки?
– Э-э… в общем, да. Архивные её находки. Всадник без головы. Рукопись, найденная в Сарагосе.
– А она не могла всё это сама навалять? – спросила Светлана. – Так, для кайфа?.. Знаешь, в психологии есть такое понятие, как…
Стах поднял голову, с интересом уставившись на Светлану, и она почему-то осеклась.
– Чернила… – сказал он негромко, – из коры дуба. В середине девятнадцатого века в них стали добавлять окись железа, но они всё равно выцветали…
Светлана отмахнулась: она никогда не вслушивалась в те доводы, которые нарушали её концепцию. Пересказать ей эти странные отрывки? Вслух кое-что почитать?.. Нет, не стоит. Не было у него никакой охоты к объяснению с сестрой. Её мнения, интересы, вся жизнь были настолько далеки от его интересов и его жизни; куда дальше, чем покойная старуха Баобаб, со своей диссертацией и припрятанным архивным трофеем; и уж точно дальше, чем умерший полтора века назад его рисковый предок.
– …Нет, правда: она же была с ба-а-альшими тараканами, а? – добавила сестра. – Взяла и накатала – пофорсить. Могла ведь?
– Вполне, – спокойно отозвался Стах.
Он поднялся, принёс из кухни приготовленный Светланой чай и вновь опустился на табурет, осторожно отслаивая листы один от другого, перебирая их, тасуя, сравнивая и сопоставляя начала и концы фраз… Связной истории не выходило; словно кто-то позаботился о том, чтобы жизнь юного Бугеро, вернее, её описание, было разбросано, растащено и разорено… Чтобы спустя два века никто не смог воссоздать одно из поразительных приключений той давней войны.
«…и поверить не мог, что французский дворянин запятнает себя гнусным разбойничьим намерением украсть находку, принадлежащую другому… Могу лишь благодарить странную свою привычку всегда спать в полглаза… А может быть, тревога и ожидание, пока разбредутся из залы по своим покоям офицеры, держала меня в напряжении, хоть я и задремал в кресле, сторожа момент тишины и безлюдья. Но и Бартье, оказывается, сторожил тот момент, наблюдая за мной из-за портьеры и дожидаясь, пока меня сморит сон…
…Я стоял над телом злокозненного лейтенанта, по-прежнему сжимая в кулаке рукоять каминной кочерги – первого, за что инстинктивно схватилась моя рука, – с ужасом и раскаянием глядел на обширную лужу крови, вытекшую из раны в его голове, на его обнажённый палаш – свидетельство самой скверной алчности… Собирался ли он, в случае удачи его замысла, свалить мою смерть на одного из тех несчастных слуг, кто забился по углам имения?
«Нет! – подумал я тогда. – Не нужны мне эти проклятые сокровища, спрятанные в камине чьей-то, возможно, давно истлевшей рукой, – если они могут соблазнить и увлечь на разбой человека благородного происхождения». Во мне окрепло решительное намерение передать богатства в императорскую казну… Мог ли я подумать, мог ли предположить в ту минуту, что кучка драгоценностей намертво свяжет мою жизнь с этой страной; мог ли представить, какой страшный путь придётся проделать мне во имя сохранения зловещего богатства и какие ещё беды, какие преступления уготовит оно моему несчастному потомст…»
Странное чувство: почему его так задевает этот обрывистый рассказ? Почему он торчит в холодной прихожке, с листами на коленях, мучительно продираясь сквозь этот безумный полуслепой почерк?.. И главное: почему его ничто не удивляет в поступках этих давным-давно сгинувших людей? Старуха Баобаб частенько повторяла: «Люди, Аристарх, ни черта не меняются. Они всегда одни и те же. Если будешь держать это в уме, сможешь понять и просчитать любые их действия. Просто всегда ставь себя на место любого человека: исторического деятеля, убийцы, монаха, развратника, гения… – неважно, ибо людьми движет только одно: страсть. Вот страсти – они, конечно, разными бывают. Но всегда и во все времена: погоняют, терзают и безжалостно треплют человека – помни это!»
«…тому, что ночи уже были очень холодны… И хотя пленные, которых мне довелось допросить, уверяли, что столь ранние холода здесь крайне редки, мне казалось, что так оно и должно было статься: ибо сама природа восстала против нас. Провизии по окрестным деревням уже не найти, соломы не хватало на прокорм лошадей. Ночью мы спали на ней, утром скармливали нашим животным. А хлеб, когда удавалось достать его, был плохо замешан и так плохо испечён, что если бросить его в стену, то он приклеивался.
Земля была покрыта инеем, солдаты изнемогали от холода и усталости, а лошади дохли сотнями – их расчленяли и жарили на костре… И это не говоря уж о беспрестанных нападениях казаков и вооружённых крестьян. Отчаяние – вот что было написано на лицах… Наш обоз продолжал своё движение к Смоленску, хотя уже не однажды Son Altesse говорил мне, что двигаться далее будет всё затруднительней…
Ночь с 9 на 10 ноября будет мне памятна до конца моих дней. Он вызвал меня к себе в палатку и… больно вспоминать: это была последняя встреча и последний разговор с моим благодетелем, моим наставником, одним из лучших людей, которых послала мне судьба. «Аристарх, – проговорил он, не оборачиваясь. – Не думаю, что нам удастся сохранить всё, что мы везём. Лошади истощены, не подкованы, вокруг казаки… Ты последуешь дальше один с частью ценностей. И будет только справедливым, если ты возьмёшь то, что добровольно отдал в императорскую казну…» – «Votre Altesse, – спросил я, помолчав мгновение, – когда я должен ехать?» – «Сейчас же, – ответил он. – Ночь – лучшее время пути. Завтра мы форсируем Вопь, а ты должен направиться в обход, по берегу, в сторону Ульховой Слободы, затем – на Смоленск…» Он повернулся ко мне. Он был спокоен и даже не слишком бледен, только светлые глаза в сетке лопнувших сосудов (из-за бессонницы) казались ещё светлей. «Возьми мою Атласную». – «Вашу кобылу, Votre Altesse?! – вскричал я. – Но…»
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
