Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
— Но это значит — бежать с родины, — пробормотал я.
— Естественно, — сказал Стась, — а что? Или ты беспокоишься о чем-то?
— Беспокоюсь…
— О чем? О документах? Пустяки! Сделаем.
— Нет, я — о другом… Ну, скажи: что я буду в Америке делать? Что я там — могу?
— А в самом деле, что ты можешь?
— Да ничего… Ну, стреляю неплохо, еще умею бросать ножи. Но ведь это и там умеют, и почище, чем я! Да и вообще, — разве это дело?
— А чего же ты хочешь?
— Иную судьбу.
— Какую же? — Стась внимательно посмотрел на меня. Махнул рукою друзьям — чтоб не ждали. Затем уселся поудобнее и подпер кулаком подбородок. — Ну? Я слушаю!
— Не знаю, как тебе объяснить, — заговорил я смущенно. — Я, видишь ли, пишу… Только не смейся! Да, сочиняю! И мечтаю как-то начать… Но разве я смогу начать за границей — там, где все чужое? И язык, и люди, и сама земля?
— Ах, так вот, в чем дело, — сказал он протяжливо. — Ты бы хотел приехать на Запад как интеллектуал, как фигура почтенная, значительная… А тебе невдомек, что Западу на это плевать?! Мы для него все равно чужие, лишние, каковыми бы мы ни были — интеллектуалами или гангстерами… Быть гангстером даже лучше. Все-таки бизнес!
Белокурый, с худым, костистым лицом, Стась был уже не молод. Но и не стар — на вид ему можно была дать лет сорок пять. И говорил он, заметно нервничая: сюжет этот, очевидно, его задевал… И, глядя на поляка, я подумал: интересно, а кто он сам-то? И как он вообще попал на эту шхуну?
Стась заказал пива. Отхлебнул и сказал — как бы отвечая моим мыслям:
— Я по образованию — историк. Славист. Перед войной был преподавателем в Варшаве. Затем ушел в партизаны. Сражался против Коричневых Рубашек и против Красных Звезд… Ну и, естественно, вынужден был потом уехать! А здесь теперь веду жизнь джек-лондоновского бродяги… И я не один такой!
— Жалко, — пожал я плечами.
— Конечно, жалко, но я все-таки не пойму: откуда у тебя этот снобизм? Мы все, значит, можем быть на простых ролях, а ты, значит, — нет?!
— Ты пойми, Стась, — сказал я. — Вот мы с тобой из разных стран, а живем одинаково! И оба находимся в конфликте со своим законом… Так какой же смысл мне это все перетасовывать? Блатные мудро говорят: «Хер на хер менять — даром время терять».
— Как хочешь, дружок. — Он отпустил брови. — Я вовсе не собирался тебя агитировать. Просто думал помочь… Ведь при всех обстоятельствах остается главный резон — свобода! А она — рядом! В хорошую погоду Америку можно увидеть невооруженным глазом.
— Но я сейчас и так свободен, — возразил я. — Скитаюсь повсюду, делаю, что вздумается…
— А политический режим?
— А что мне — режим? При режиме несвободны лишь те, кто служит ему, кто ему подчинен. Всякие чиновники, партийцы, работяги… Но я же бродяга! По выражению одесситов — «подземный человек».
— Та-ак. — Он быстро глянул на меня исподлобья. — Может, ты и вообще уходить не собираешься? Не хочешь?
— Нет, почему же? Хочу, — проговорил я медленно. — Очень хочу увидеть Америку, страну Марка Твена и Джека Лондона, Хемингуэя и Дос Пассоса…
И есть еще остров, где умер Гоген! Дороги Фландрии, по которым бродил Уленшпигель. Парижские мосты, под которыми спал Франсуа Вийон. И места, где страдал молодой Вертер. И закоулки туманного огромного города, где жили Оливер Твист, Пирипп, Давид Копперфильд.
— Складно говоришь, — усмехнулся Стась. — Что ж, вот тебе и предоставляется возможность…
— Но я не желаю идти там понизу, по дну, жить в потемках. Как тот же Оливер Твист… Я устал от дерьма, с меня хватает нашего! Зачем мне еще хлебать заграничное? Нет, Стась, я намерен — если уж переступлю черту — воспользоваться всеми благами открытого мира!
— Я вижу, ты действительно сочинитель, романтик, — сказал поляк и прищурился иронически. «Всеми благами»… Ну, насмешил! А впрочем, дай тебе Бог.
— Конечно! Но для этого надо чего-то стоить… Надо сначала — кем-то стать!
Стась допил пиво. Со стуком поставил кружку на стол. И поднялся. И вид у него в этот момент был задумчивый, замкнутый.
Мы стали прощаться. И он вдруг спросил, задержав мою руку в своей:
— Ты говорил, что хочешь «стать кем-то»… Но ты уверен, что станешь? Что это получится?
— Не знаю, — насупился я.
— Смотри, потом спохватишься — а будет уж поздно… Еще пожалеешь об упущенном шансе!
— Может быть, — пробормотал я, — может быть…
Потом я долго бродил по каменистому берегу, по скользким скалам… Вот уже третий раз в жизни вставала передо мною проблема бегства, проблема эмиграции. Судьба упорно и повсюду подсовывала мне этот шанс! Она как бы искушала меня… Впервые это произошло давно, во Львове, у западных границ отечества. Затем — в Сибирской тайге, у монгольских рубежей. И вот теперь — опять. И тоже у границы, на самой крайней, восточной точке Азиатского континента. Я пересек — из края в край — всю свою страну (а это, как-никак, одна шестая часть света!). И много перемен случилось за истекшие годы, а проблема бегства так и осталась — мучительной, трудной, больной… И всякий раз, сталкиваясь с ней, я безотчетно колебался, и в самый последний момент — отказывался, выходил из игры.
Сейчас я наконец сумел полностью разобраться в внутренних своих противоречиях.
Конечно, мне очень хотелось увидеть мир, пошляться по планете! Но беда в том, что все варианты, предлагаемые мне, — не были «чистыми». Старый мой приятель, Копченый (помните его?), был политический авантюрист, а Стась — авантюрист полууголовный. Первый имел дело со всякими разведками, второй же — с браконьерами и контрабандистами… А я не желал «нечистых» путей! Я действительно устал от дерьма. Ну а для новых, других путей сам еще был не вполне пригоден… Мне еще предстояло найти себя. Сделать себя! И осуществить это я, конечно же, мог только здесь, на суровой своей земле. На родине.
На родине, которая, кстати, никогда не была ко мне добра. Которая вечно меня отвергала, преследовала и, в общем, сама принуждала к бегству, толкала — прочь, за рубеж…
Погруженный в мысли, я забрел далеко. И как-то незаметно для себя очутился на скалистой возвышенности — на краю мыса Дежнева. Отсюда открывался просторный вид. Тянул с пролива несильный бриз. Шипела набегающая волна — плевалась соленой пеной. Вода вблизи берега была мутной, серо-зеленой. Дальше цвет ее сгущался. А там, где начиналась территория Америки, виднелась темная, испещренная барашками, лиловая полоса.
Словно бы там сама природа провела черту, разделяющую два полушария! Вдоль Берингова пролива проходит не только ведь государственная граница, там еще и лежит меридиональная граница времени, отделяющая Восток от Запада. И когда в Штатах ночь — над Сибирью лучится утро, а когда здесь темнеет — там, на Западе, уже близится рассвет.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
