– Тонко, – сказал Феофил. – Очень тонко. Конечно, после Фарфуркиса останется эта его философия факта?
– Нет, – сказала коза, усмехаясь. – То есть философия, конечно, останется, только Фарфуркис тут ни при чем. Это не он ее придумал. Он вообще ничего не придумал, кроме своей диссертации, так что останется от него только эта диссертация как образец работ подобного рода.
Феофил задумался.
– Правильно ли я понял, – сказал Фарфуркис, обращаясь к Феофилу, – что все кончено и мы можем теперь продолжить свои занятия?
– Нет еще, – ответил Феофил, очнувшись от задумчивости. – Я хотел бы задать несколько вопросов вот этому гражданину…
– Как?! – вскричал пораженный Фарфуркис. – Лавру Федотовичу?!
– Народ!.. – проговорил Лавр Федотович, глядя куда-то в бинокль.
– Вопросы Лавру Федотовичу? – бормотал потрясенный Фарфуркис.
– Да, – подтвердила коза. – Вунюкову Лавру Федотовичу, год рождения…
– Все, – прошептал невидимый Эдик. – Энергии не хватает, этот Лавр – как бездонная бочка…
– Да что же это такое!! – возопил в отчаянии Фарфуркис. – Товарищи! Да куда же мы опять заехали? Ну что это такое? Неприлично же…
– Правильно, – сказал Хлебовводов, – не наше это дело. Пускай милиция разбирается.
– Грррм, – произнес Лавр Федотович. – Другие предложения есть? Вопросы к докладчику есть? Выражая общее мнение, предлагаю дело номер двадцать девять рационализировать в качестве необъясненного явления, представляющего интерес для Министерства пищевой промышленности и Министерства финансов. В целях первичной утилизации предлагаю дело номер двадцать девять под наименованием «Заколдун» передать в прокуратуру Тьмускорпионского района.
Я посмотрел на вершину холма. Лесник Феофил, тяжело опираясь на клюку, стоял на своем крылечке и из-под ладони озирал окрестности, коза бродила по огороду. Я, прощаясь, помахал им беретом. Горестный вздох невидимого Эдика прозвучал над моим ухом одновременно с тяжелым стуком Большой Круглой Печати.
Эпилог
На другое утро, едва проснувшись, я тотчас почувствовал, как все горько и безнадежно. Эдик в одних трусах сидел за столом, подперев руками взлохмаченную голову, а перед ним, на листе газеты, поблескивали детали разобранного до винтика реморализатора. Сразу было видно, что Эдику тоже гадко и безнадежно.
Отшвырнув одеяло, я спустил ноги на пол, вытащил из кармана куртки сигарету и закурил. В других обстоятельствах этот нездоровый поступок вызвал бы немедленную и однозначную реакцию Эдика, не терпевшего расхлябанности и загрязненного воздуха. В других обстоятельствах я и сам бы не решился курить натощак при Эдике. Но сегодня нам было все равно. Мы были разгромлены, мы висели над пропастью.
Во-первых, мы не выспались. Это первое, как выразился бы Модест Матвеевич. До трех часов ночи мы угрюмо ворочались в постелях, подводя горькие итоги, открывали окна, закрывали окна, пили воду, а я даже кусал подушку.
Мало того, что мы оказались бессильны перед этими канализаторами. Это было бы еще ничего. В конце концов, нас никто никогда не учил, как с ними обращаться. Были мы еще жидковаты, да и зеленоваты, пожалуй.
Мало того, что все надежды получить хотя бы наш Черный Ящик и нашего Говоруна развеялись в дым после вчерашней исторической беседы у подъезда гостиницы. В конце концов, противник обладал таким мощным оружием, как Большая Круглая Печать, и нам нечего было ей противопоставить.
Но речь теперь шла о всей нашей дальнейшей судьбе.
Исторический разговор у подъезда происходил примерно так. Едва я подогнал запыленную машину к гостинице, как на крыльце возник из ничего непривычно суровый Эдик.
Эдик. Простите, Лавр Федотович, не можете ли вы уделить мне несколько минут?
Лавр Федотович (сопит, облизывает комариные волдыри на руке, ждет, пока ему откроют дверцу машины).
Хлебовводов (сварливо). Прием окончен.
Эдик (сдвигая брови). Я хотел выяснить, когда будут исполнены наши заявки.
Лавр Федотович (Фарфуркису). Пиво – это от слова «пить».
Хлебовводов (ревниво). Точно так! Народ любит пиво.
Все (лезут из машины).
Комендант (Эдику). Да вы не волнуйтесь, в следующем же году рассмотрим ваши заявочки…
Эдик (внезапно осатанев). Я требую прекратить волокиту! (Встает в дверях, мешая пройти.)
Лавр Федотович. Грррм… Затруднение? Товарищ Хлебовводов, устраните.
Эдик (зарываясь). Я требую немедленного удовлетворения наших заявок!
Я (уныло). Да брось ты, безнадюга все это…
Комендант (испуганно). Христом-богом… Пресвятой богородицей Тьмускорпионской… Молю…
Безобразная сцена. Хлебовводов, остановленный Эдиком, измеряет его взглядом с головы до ног. Эдик поспешно сбрасывает излишки ярости в виде маленьких шаровых молний. Вокруг собираются Любознательные. Возглас из открытого окна: «Дай ему! Чего смотришь! По луковке!» Фарфуркис что-то торопливо шепчет Лавру Федотовичу.
Хлебовводов. Грррм… Есть мнение, что нам надлежит решительнее продвигать нашу талантливую молодежь. Предлагается: товарища Привалова утвердить в должности шофера при Тройке, а товарища Амперяна назначить врио товарища заболевшего Выбегаллы с выплатой ему разницы в окладе. Товарищ Фарфуркис, подготовьте проект приказа. Копию – вниз. (Идет на Эдика.)
Врожденная вежливость Эдика берет верх над всем прочим. Он уступает дорогу и даже открывает дверь перед пожилым человеком.
Я (ошеломлен, плохо вижу и плохо слышу).
Комендант (радостно пожимая мне руку). С повышением вас, товарищ Привалов! Вот все и уладилось…
Лавр Федотович (задержавшись в дверях). Товарищ Зубо!
Комендант. Слушаю!
Лавр Федотович (шутит). Была вам, товарищ Зубо, сегодня баня, так сходите вы теперь сегодня в баню!
Жуткий хохот удаляющейся Тройки.
ЗАНАВЕС
Вспомнив эту сцену, вспомнив, что отныне и надолго мне суждено быть шофером при Тройке, я раздавил окурок и прохрипел:
– Надо удирать.
– Нельзя, – сказал Эдик. – Позор.
– А оставаться – не позор?
– Позор, – согласился Эдик, – но мы – разведчики. Нас никто пока не освобождал от наших обязанностей. Надо стерпеть нестерпимое. Надо, Саша! Надо умыться, одеться и идти на заседание.
