XXXIII
Прошло два года, и теперь мы перенесемся на несколько сот миль к западу от Марабарских холмов. Профессор Нарайян Годболи стоит в присутствии бога. Правда, бога пока нет — он родится в полночь — но тем не менее он уже родился много столетий назад, и Он не может родиться, потому что Он — владыка Вселенной, превосходящий все человеческое. Он есть, но Его не было, Его не было, но Он есть. Он и профессор Годболи стоят напротив друг друга, на разных концах длинного ковра.
Тукарам, Тукарам,
Ты — мой отец, ты — моя мать, ты — мое все.
Тукарам, Тукарам,
Ты — мой отец, ты — моя мать, ты — мое все.
Тукарам, Тукарам,
Ты — мой отец, ты — моя мать, ты — мое все.
Тукарам, Тукарам,
Ты — мой отец, ты — моя мать, ты — мое все.
Тукарам, Тукарам…
Этот коридор дворца в Мау через другие коридоры соединялся с внутренним двором. Стены были оштукатурены твердым белым гипсом, но, как и колонны и потолок, были едва видны за многочисленными пестрыми коврами, радужными воздушными шарами, люстрами из темно-розового стекла и косо висящими фотографиями в рамках. В конце располагалось небольшое, но знаменитое святилище культа правящей династии, а бог, которому предстояло родиться, представлял собой серебряную статуэтку размером с чайную ложку. Индусы сидели по обе стороны ковра на полу — кто где смог найти место, а также толпились в примыкающих коридорах и во внутреннем дворе — индусы, индусы, одни только индусы, мужчины с мягкими чертами лица, в большинстве — деревенские жители, для которых все, что происходило за пределами их поселений, казалось чудесным сном. Вместе с ними сидели здесь и мелкие торговцы из соседнего городка, чиновники, придворные и отпрыски царствующего дома. Все собрание пребывало в счастливом, почти блаженном состоянии, неведомом толпе англичан. Толпа индусов тихо кипела, как целебный отвар. Когда некоторые деревенские жители прорывались вперед, чтобы взглянуть на серебряное божество, на их лицах появлялось светлое и благостное выражение; в этой красоте не было ничего личного, индивидуального, ибо божество в момент своего присутствия делало их неотличимыми друг от друга, и только после его ухода они становились самими собой и возвращались на свои крошечные наделы. То же самое можно было сказать и о музыке. Музыка была, но она звучала из такого множества источников, что уловить ее не было никакой возможности. Пьянящий ритм сливался в гулкую, неразличимую массу звука, обегавшего дворец и присоединявшегося к грому. Во дворе периодически шел дождь.
Теперь должен был вступить хор профессора Годболи. Как министр образования двора, он удостоился чести иметь собственный хор. Когда первая группа певчих растворилась в толпе сидящих, он громко выкликнул других, чтобы пение не прекращалось ни на минуту. Годболи стоял на ковре босой, одетый в белое. Голову его венчал голубой тюрбан. Золотое пенсне цепочкой цеплялось за гирлянду жасмина и от этого криво сидело у него на носу. Он сам и шестеро поддерживавших его помощников били в цимбалы, маленькие барабаны, играли на портативной фисгармонии и пели:
Тукарам, Тукарам,
Ты — мой отец, ты — моя мать, ты — мое все.
Тукарам, Тукарам,
Ты — мой отец, ты — моя мать, ты — мое все.
Тукарам, Тукарам…
Они воспевали даже не стоявшего перед ними бога, они воспевали святость; то есть они не делали всего одной вещи, которая показалась бы абсолютно правильной любому человеку, далекому от индуизма; этот триумф, этот апофеоз индуизма был полной неразберихой (во всяком случае, для нас), крахом разума и формы. Где сам бог, в честь которого собрались прихожане? Он был неразличим в кавардаке его собственного алтаря, загроможденный своими незначительными потомками, задушенный розовыми лепестками, завешанный олеографиями, затененный блеском золотых табличек с именами предков раджи, и совершенно исчезал под изорванными ветром банановыми листьями. В честь бога были зажжены сотни электрических ламп (рев и стук генератора нарушал ритм музыки). Лик бога был не виден. Вокруг него без всякого толка были нагромождены сотни серебряных блюд, сочиненные в честь Него стихи лучших поэтов княжества висели там, где никто не мог их прочесть, или просто лежали на полу, упав со стены, плохо прикрепленные кнопками к штукатурке. Была видна надпись, сделанная по-английски (видимо, для того, чтобы подчеркнуть универсальность бога), но по недосмотру чертежника состоявшая из слов: «Бог сеть Любовь».
