Катарина делала все, чтобы облегчить Мартину груз его забот, но он больше не прикасался к перу. Он очнулся от своего оцепенения только тогда, когда узнал, что брат императора созвал еще один рейхстаг в Шпейере и отрекся от своего решения, которое принял на предыдущем рейхстаге из соображений холодного расчета. Тем самым Вормсский эдикт вновь вступал в силу. Сторонники Мартина снова были объявлены еретиками и подверглись жесточайшему преследованию.
— Присутствовавшие там князья Церкви восприняли это как неслыханное оскорбление, — рассказывал Спалатин однажды вечером, ужиная вместе с Мартином и Катариной в бывшей монастырской трапезной. Он рассеянно смотрел, как служанка подкладывает ему на тарелку хлеба, сыра и копченого сала, но не проявлял к еде никакого интереса.
Катарина озабоченно поглядывала то на него, то на своего мужа, который неподвижно сидел в кресле, не спуская глаз со Спалатина.
— Они протестовали во весь голос. Шестеро князей и четырнадцать советников магистратов свободных имперских городов подписали официальную петицию. Они заявили императору, что ни при каких условиях не намерены соблюдать новые решения Шпейерского рейхстага. Да, там же они написали, что считают решение Фердинанда постыдным и направленным против Слова Божьего. Император Карл наверняка был взбешен, когда об этом узнал.
— Но не означает ли решение рейхстага нашего полного поражения? — спросила Катарина.
Она встала и принесла с каминной полки еще одну свечу, потому что тем временем почти совсем стемнело.
Спалатин отрицательно помотал головой. Он собрался было ответить, но Мартин опередил его.
— Наш друг наверняка сейчас скажет, что этот протест впервые объединил князей. До сих пор они постоянно ссорились между собой и были не в состоянии прийти к общему решению. А теперь создается впечатление, что в будущем они готовы сплоченно выступить против произвола императора.
— Но нам не следует недооценивать императора Карла, — сказал Спалатин, положив в рот кусочек сыра. — Карл V давно уже не тот тщедушный юнец, перед которым ты стоял в Вормсе. Он поставил Францию на колени в битве при Павии. Его ландскнехты захватили Рим и унизили Папу. Поверь мне, и для князей Церкви он также опасен! — Секретарь тяжело вздохнул, вытащил из своего камзола измятое письмо и протянул его Мартину.
— Император созвал новый рейхстаг. Он состоится в Аугсбурге.
— Но зачем он это делает? — спросила Катарина.
— Чтобы завершить то, что он начал в Вормсе… Чтобы разгромить нас. Чтобы разрушить все, чего попытался достичь Лютер.
Мартин быстро пробежал глазами строки послания, вскочил и поспешно направился к двери. Катарина побежала следом.
— Ты никуда не пойдешь! Это ловушка, Мартин! Однажды ты уже чудом вырвался из Аугсбурга. Второй раз тебе это не удастся. Они сожгут тебя точно так же, как бедного Ульриха!
— Мне надо срочно поговорить с Меланхтоном.
— Если ты умрешь, умрет все, за что ты борешься! — Катарина заплакала и, раскинув руки, встала в дверях. — Что ты хочешь им сказать? Ты надеешься пробудить их совесть?
Мартин пожал плечами. Он смотрел, как Спалатин, присев на корточки, в задумчивости бросает в камин одно полено за другим.
— Значит, ты даже не знаешь, что говорить! — пронзительно закричала Катарина. — Но я должна это знать, слышишь?!
Мартин попытался погладить ее по щеке и вытереть слезы, но она сердито оттолкнула его.
— Катарина, в Вормсе император хотел только, чтобы я отрекся от своих тезисов против индульгенций, — сказал он ровным голосом. — Теперь он хочет, чтобы пол-Европы склонилось перед ним. Для него опасность представляют только турки. Одним словом: в его руках все средства и все силы, чтобы стереть нас в порошок Речь больше не идет о том, чтобы разрешить священникам жениться, или о том, чтобы немножко ослабить культ святых. Мы должны бороться, чтобы выжить!
— Возможно, но ты уже выдержал достаточно битв. Неужели ты не можешь поручить это кому-нибудь другому?!
Мартин улыбнулся ей. Глаза Катарины таинственно поблескивали в свете свечей. Словно околдованная собственной печалью, она на мгновение замерла. Ощутив на губах нежное дуновение поцелуя, она безвольно отступила в сторону. Не дав ей опомниться, Лютер проскользнул в дверь и тут же исчез за углом.
ГЛАВА 20
На неровных булыжниках двора, вплотную окруженного строениями, составляющими резиденцию епископа в Аугсбурге, в этот вечер раньше чем обычно были зажжены угольные светильники и факелы. Сильные ливни наконец прекратились, но по-прежнему было прохладно и сыро. Мужчины, женщины и дети собирались вокруг пылающих жаровен, чтобы согреться. Они рассказывали разные истории или затягивали церковные гимны на немецком языке, подыгрывая себе на флейтах.
Все эти звуки проникали в обрамленные вьющимися розами стрельчатые окна верхнего этажа дворца, где император Карл в обществе Алеандра поджидал прибытия семи курфюрстов и представителей свободных имперских городов. Сидя в своем покрытом мехами кресле, Карл с застывшим выражением лица прислушивался к пению на улице, Алеандр же беспокойно вышагивал по залу туда и обратно. Глаза его быстро перебегали с черных балок перекрытий на украшенные гобеленами стены и на роскошные бронзовые канделябры по обеим сторонам от входа. Всякий раз, когда в коридоре раздавались шаги, он вздрагивал, словно ждал, что дверь распахнется и в зал ворвется Мартин Лютер, вызывая его на поединок.
— Сядьте же наконец! — раздраженно сказал император. — Я уже теряю терпение!
Алеандр подвинул свой стул к столу из ореха, за которым вскоре должны были занять свои места писцы и чиновники имперской канцелярии. Его не обидел резкий тон, которым обратился к нему император, но в горле у него пересохло от волнения, и он с вожделением посмотрел на серебряный кубок, стоявший на столе перед Карлом.
— Мы изберем тактику проволочек, чтобы затянуть процесс, Ваше Величество, — сказал он через некоторое время. — Особый мастер вносить смуту — ландграф Гессенский. За ним нужен глаз да глаз!
— Это и есть те добрые советы, которые вы намеревались мне дать? — Карл пригубил бокал.
— Их все можно свести к одному, Ваше Величество. Князьям придется смириться с тем, что есть всего лишь одна Церковь. — Алеандр спрятал руки в складках своей фиолетовой мантии и угрюмо уставился перед собой. Всю свою жизнь он мечтал о том, чтобы подняться вверх по иерархической лестнице и стать епископом или кардиналом. Но теперь, когда он добился своей цели, ему все показалось бессмысленным. Кому нужны старые символы веры, которые теперь никто не уважает? Должности, которые поставлены под сомнение и втоптаны в грязь! Сам император нанес папству ощутимый удар, а при этом он почти с детской преданностью держится веры своих отцов.
Алеандр откашлялся, пытаясь взять себя в руки. «Если немцам действительно удастся основать новую Церковь, ничто уже не останется как прежде», — подумал он и низко опустил голову. Из открытого окна доносились тихие всхлипывания — плакал испуганный ребенок.
