Хорошее было время. Деньги сами текли в руки. Текли широкой рекой. Тогда он почувствовал вкус больших денег, широчайшие возможности, которые они дают. Можно было слетать на выходные в Париж. И эта возможность для него, мальчика из семьи провинциального врача, была опьяняюще прекрасной. Он купил «БМВ», он приобрел квартиру… Все шло замечательно, но однажды в отлаженном механизме его благополучной жизни произошло нечто такое, что полностью перевернуло все его существование.
Стрельцов прикрыл глаза. Тот день он будет помнить до конца своей жизни. Ибо день этот разломил его жизнь надвое: до и после.
Глава 29
РАЗЛОМ
Была весна, он распахнул окна своего маленького кабинетика, свежий, теплый ветерок всколыхнул светлые шторы, яркие лучи ударили в глаза, он невольно зажмурился, подставляя лицо солнцу, слушая щебет птиц, и стоял так, радуясь приходу весны.
Неожиданно в кабинет ворвался дежурный врач, совсем юный Антон Переходько.
— Александр Арнольдович! Привезли раненого из Чечни. Состояние ужасное! Ранение в позвоночник, осколок сидит в спинном мозгу, он кричит как резаный!
— Кто привез? Почему к нам? — рассердился Стрельцов, с сожалением затворяя окно. И тут же услышал прямо-таки звериный вой, который доносился откуда-то из глубин здания. — Почему вы его приняли? — гневно спросил он.
— Его привез Тихомиров. Это сын его друга.
Тихомиров возглавлял «Афган-мед», это был непосредственный начальник Стрельцова. Человек этот не имел никакого отношения к Афганистану, но имел весьма большое влияние в Смольном. И не только там. Было известно, что Тихомиров связан с одной из самых мощных в городе преступных группировок. Стрельцов, правда, этим слухам не верил, настолько не вязались они с обликом ухоженного, всегда с иголочки одетого и неизменно доброжелательного Тихомирова, который разговаривал с подчиненными предельно вежливо и уважительно. Словом, интеллигентнейший человек.
Стрельцов, надев белый халат, стремительно вышел из кабинета. В смотровой на каталке лежал молодой парень. Он лежал на животе и истошно, ни на минуту не замолкая, кричал.
Прислушавшись, Стрельцов разобрал в монотонном крике одно и то же слово, которое повторял парень:
— У-бей-те, у-бей-те…
У Стрельцова мороз пошел по коже. Рядом с каталкой стояли Тихомиров и незнакомый пожилой полковник.
— Почему вы привезли его к нам? Ему нужно в нейрохирургию! В военный госпиталь! — спросил Стрельцов.
— Мы как раз оттуда, — сквозь зубы процедил полковник. — Они ничего не могут сделать. Они держат его на морфии. Вот и все. Он неоперабелен. Они ничем не могут помочь!! — сухо прорыдал отец. — Никто ничем не может помочь. Он кричит так уже месяц!
— Но я-то… Мы-то что можем?.. У нас вообще санаторий… Господи, да введите ему наркотики! — крикнул он Переходько.
Тот выскочил из смотровой.
— Выйдем покурим, — мрачно произнес Тихомиров.
Они вышли во двор, закурили.
— Вот что, доктор. Этот парень безнадежен, понимаешь? Он так и будет кричать, пока сердце не остановится, понимаешь?
— Понимаю. Но зачем вы его ко мне привезли, вот я чего не понимаю!
— Заткни хлебало и слушай, — рявкнул вдруг лощеный Тихомиров.
Стрельцов оторопел и замолчал.
— Этот парень не жилец, — продолжил Тихомиров. — И ты сделаешь так, чтобы он перестал мучиться.
— Как это?
— Так это! Целку из себя не строй! Введешь ему что-нибудь, чтобы он коньки отбросил. Понял?
— Я… Нет. Как это?
— Молча! Сделаешь укол, и все.
— Я не знаю, что надо вводить!
— Что же ты за доктор хренов, если не знаешь, как человека от мучений избавить? Все вы белохалатники только банки ставить умеете! — заорал Тихомиров.
— Но я действительно не знаю, я никогда этого не делал! Это же преступление! Там же его отец рядом!
— Отец об этом и просит. У него силы кончились смотреть и слушать. И парень просит, ты сам слышал!
— Но у меня нет ничего… Как это сделать?
— Мы привезли все что нужно, вплоть до шприца. Наберешь лекарства и введешь.
— Вы с ума сошли, — тихо произнес Стрельцов. — Почему я?
— А кто? Как на икре и теликах наживаться, так ты! Как обирать инвалидов, так тоже ты! Кто тебя сюда посадил? Думаешь, братец твой? Так он далеко, а я близко. Не сделаешь, я тебя «сделаю», понял? И найдут твою крутую тачку обгоревшей в овраге. И будет там лежать обугленный труп, понял? А теперь дуй в палату, падаль!
На негнущихся ногах Стрельцов вернулся в смотровую, которая соединялась общей дверью с лабораторией. Дверь была плотно закрыта. Парень продолжал кричать. Рядом топтался Переходько со шприцем в руке.
— Ты, малец, дуй-ка отсюда! — рявкнул на него Тихомиров.
Антона как ветром сдуло.
— Значит, так. Отошли свой медперсонал. Его у тебя немного, — распорядился Тихомиров.
Судорожно изобретая всевозможные поводы, Стрельцов распустил команду, состоявшую из троих терапевтов. «Это они специально. А потом меня убьют», — думал он при этом.
Полковник тем временем достал из «дипломата» ампулы, бумажку с прописью, протянул ее Стрельцову.
— Кто вам дал эту пропись? — спросил тот, пытаясь прорваться сквозь крик, который начинал сводить с ума его самого.
— Не твое дело! Набирай! — протянул он одноразовый шприц.
— Почему тот, кто дал пропись, сам не сделал? — в отчаянии прокричал Стрельцов.
— Молчать! — крикнул полковник. — Набирай!
Трясущимися руками он вытащил из-за поясного ремня ПМ. Стрельцов начал вскрывать ампулы и набирать смесь в шприц.
— Меня посадят, — обреченно произнес он в сторону полковника.
— Не ссы! Никто тебя не посадит!
— Вскрытие обнаружит…
— Ничего оно не обнаружит! — процедил полковник.
Движения Стрельцова были замедленными, он все надеялся, что этот кошмар как-то прекратится…
— Набирай скорей, парень. — Полковник взвел курок.
Стрельцов с наполненным жидкостью шприцем подошел к раненому. Глаза мальчишки выражали полное безумие, лицо искажено гримасой страдания.
— Я… я не могу. Сделайте это сами. — Стрельцов протянул шприц полковнику.
Тот отвел его руку и приставил пистолет к виску врача.
— Я сам своего сына убить не могу. А тебя — запросто, — очень спокойно ответил он.
Стрельцов нашел вену, вздувшуюся от крика, перехватил жгутом руку, ввел иглу. Он делал все это словно истукан, чувствуя виском холод металла. Игла вошла на удивление легко. Он распустил жгут, жидкость полилась в вену. Потом он вынул иглу, зажал ватой место укола и застыл. Он не помнил, сколько он так стоял. Помнил только ощущение тишины, звенящей, абсолютной тишины, которая заполнила комнату.
