– Что случилось? – встревоженно спросил он, поймав меня и заставив остановиться, а потом стал разглядывать мое лицо. – О, Боже! – простонал он, увидев следы ударов и кровь. – За что она тебя?
– Я попортила, ее лучшие тарелки… ручку у чашки отбила… ножик с деревянной ручкой положила в посудомойку…
Он решительным шагом направился вниз, и там я услышала, как Кэл впервые заговорил с Китти на повышенных тонах.
– Китти, если над тобой издевались в детстве, это еще не основание измываться над девочкой. Она старается сделать все как можно лучше.
– Ты совсем не любишь меня, – со слезами в голосе запричитала Китти.
– Нет, люблю.
– Нет, не любишь! Ты считаешь, что я ненормальная! Ты бросишь меня, когда я постарею и стану некрасивой. Ты женишься на другой женщине.
– Китти, пожалуйста, хватит об одном и том же.
– Кэл… Я не хотела… Я никогда не хочу делать ей больно. И тебе тоже не хочу. Я понимаю, что она в действительности не плохая… Просто что-то в ней… Со мной что-то, не понимаю… Кэл, я так хочу тебя сегодня.
Происходившее в их спальне – о, Господи! – сняло у меня всякие вопросы относительно того, почему Кэл так держится за нее, несмотря на пренебрежение со стороны Китти его мужскими достоинствами.
В этой спальне за запертой дверью он у нее становился совсем шелковым. Ему-то Китти не ставила синяков под глазом, не разбивала нос в кровь. Не знаю, что уж она там делала с ним, только наутро Кэл улыбался, глаза его сияли, походка стала легкой.
Это следующее утро было воскресным, и Китти простила мне поврежденные тарелки, простила отбитую ручку чашки и испорченный дорогой нож – после того как ей удалось удержать Кэла под каблуком. Однако когда мы с Кэлом оказались одни в машине – Китти в это время проверяла, что я сделала и чего не сделала, – он обратился ко мне, не глядя на меня:
– Я обещал сделать все, чтобы помочь тебе разыскать Тома. А когда ты будешь готова к поездке в Бостон, чтобы найти родителей твоей мамы, я проведу кое-какую разведку или заплачу другим людям, чтобы они провели поиск этой семьи. Это, должно быть, очень богатые люди. Сужу по тому, что, как я слышал, портретные куклы Таттертона стоят несколько тысяч долларов. Хевен, покажи мне когда-нибудь эту куклу – в тот день, когда ты сочтешь, что полностью доверяешь мне.
Чтобы доказать Кэлу, как велико мое доверие к нему, в тот же день, когда Китти поднялась наверх поспать, я позвала Кэла с собой в полуподвальное помещение. Вначале я загрузила в стиральную машину белье Китти, и, пока машина работала, я открыла свой драгоценный чемодан и с нежностью извлекла из него куклу.
– Отвернитесь, – приказала я, – мне надо поправить ей платье… А теперь смотрите. И скажите, что вы думаете.
Он опешил, глядя на куклу-невесту с серебристо-золотыми волосами, и на некоторое время, похоже, лишился дара речи.
– Ой, да это же ты, только блондинка, – наконец произнес Кэл. – Какая же красивая у тебя была, должно быть, мать. Да и ты такая же хорошенькая, как…
Я торопливо завернула и убрала куклу. Мне почему-то стало не по себе. Почему Кэл, увидев куклу, посмотрел на меня такими глазами, словно никогда до этого не видел?!
И вообще я столь многого не знала! И ночами я не могла заснуть в этой комнатке, забитой вещами Китти, которая и не думала убирать их. А за стеной Китти и Кэл ругались из-за меня.
– Сколько я буду слышать от тебя «нет»?! – тихим, но твердым голосом говорил Кэл. – В предыдущую ночь ты сказала, что хочешь меня каждый день, каждую ночь. А теперь ты снова отталкиваешь меня. Я, в конце концов, твой муж.
– Ну я не могу. Она же рядом. Это ты захотел, чтобы она там была.
– А ты вообще положила ее к нам в кровать! Что касается меня, то мне кажется, что она по-прежнему лежит между нами!
– Я проверяла: стены очень тонкие. Лежу и думаю, что она все слышит.
– Вот почему надо выкинуть оттуда всю твою чепуху. И тогда мы могли бы поставить ее кровать к другой стене, гораздо дальше, чем сейчас. У тебя в классной комнате есть же большая печь для обжига. И всю прочую ерунду тоже надо будет убрать.
– Никакая это тебе не ерунда! Перестань называть мои вещи ерундой.
– Хорошо, не ерунда.
– Единственно, когда мне хочется позлить тебя, это когда ты ее защищаешь…
– Вот уж не думал, что раздражаю тебя этим.
– Ты дразнишь меня. Ты вечно дразнишь меня, когда говоришь, что знаешь, чего я добиваюсь.
– Нет, клянусь Богом, я не знаю, чего ты добиваешься. Но хотел бы знать. Ой, как хотел бы знать, что за мысли кроются под этими рыжими волосами…
– Какие они тебе рыжие?! Каштановые. Тициановские, – горячо запротестовала Китти.
– Ладно, называй, как хочешь. Только я знаю одно: если ты еще раз ударишь Хевен и я, придя домой, увижу у нее разбитый нос, или лицо в кровоподтеках, или синяк под глазом, – я уйду от тебя.
– Кэл! Не говори таких вещей! Я люблю тебя, поверь! Не заставляй меня плакать. Я без тебя не смогу жить. Я больше не трону ее, обещаю тебе, не трону. Я и не хотела…
– Так почему же?
– Сама не знаю. Она хорошенькая, молоденькая – а я старею. Скоро мне будет тридцать шесть, а там уж рукой подать до сорока. Кэл, ведь после сорока – это уже не жизнь, ничего хорошего.
– Жизнь как жизнь. – Кэл стал говорить нежнее, с пониманием. – Ты красивая женщина, Китти, и с каждым годом становишься все красивее. Да тебе ни дня больше тридцати не дашь.
Китти взвизгнула:
– А я хочу быть на двадцать!
– Ладно, спокойной ночи, Китти, – произнес Кэл недовольно. – Я, например, уже не буду снова двадцатилетним, однако не печалюсь по этому поводу. Ну и что хорошего было в твои двадцать лет со всей их неустроенностью? А теперь ты знаешь, что из себя представляешь. Разве тебе от этого не легче?
Для празднования столь травмировавшего психику Китти тридцатишестилетия Кэл заказал номера в чудесном отеле на берегу моря, и в августе, месяце льва, мы все трое оказались под зонтиком на пляже. Китти в своем предельно маленьком розовом бикини вызывала повышенный интерес купающейся и загорающей публики. Однако она упорно не желала покидать тени яркого в полоску зонта.
– Кожа – вещь деликатная, легко сгорает… Вы-то идите, Хевен, Кэл. Не обращайте на меня внимания. Посижу тут, помучаюсь, а вы идите, развлекайтесь.
– А почему ты не сказала мне, что не хочешь ехать на побережье?
– А ты и не спрашивал.
– Но я-то думал, тебе нравится купаться, загорать.
– Вот так-то, ты фактически ничего не знаешь про меня.
Если Китти не получает удовольствия, то и у других ничего не выйдет. Праздник пошел кувырком, а ведь могло быть так весело, если бы Китти пошла с нами в воду. Но она превратила свой день рождения в пытку для нас.
