— Ты куда?! А деньги?!!
— Извини, задумалась. — Она достала обещанную двадцатку и отдала бомжихе.
Та мгновенно подобрела.
— Ну спасибо… так тебе историй всяких порассказать или как?
— В следующий раз расскажешь.
— А когда приходить-то?
— Когда я свободна буду. У меня работа, сама понимаешь…
Танька-косая с понимающим видом покивала.
— Ну, работа… конечно. А как я узнаю, что ты меня ждешь? Я женчина простая, у меня мобильника нет… пока.
— А я записку вот сюда, на ящик, положу, тогда и приходи.
— Ладно, договорились. И пожрать чего-нибудь не забудь. Да, и напиши, что это для меня. А то еще залезет всякая тварь…
* * *
— Катенька, здравствуйте! — Бомж Володя просиял, увидев Катю в дверях палаты. — Вы что, прямо ко мне или как?
— Конечно. Здравствуйте, Володя! А это вам.
— Ух ты! — Бомж Володя заглянул в пакет. — Ну, вы даете! В гости, с передачей.
Был он в ситцевой полосатой больничной пижаме, с загипсованной правой ногой.
— А я тут парюсь, парюсь. На улице погодка какая, а я здесь… Выпишут, уже когда слякоть пойдет, дожди, а потом морозы… Подвал-то мой, наверное, уже заняли… Буду на зиму глядя без крыши над головой. Вот не свезло мне с ногой этой! А как вы меня нашли?
— Я вам передачку оставила и записку, ну, как всегда. А ее ваша знакомая взяла. Танька-косая.
— Ну, вша прыткая! Кругом залезет! Любопытство ее и сгубит, как пить дать!
— Вот от нее и узнала, что вы в больнице. Поговорить мы можем?
Бомж Володя покосился по сторонам. Соседи уже проявляли к ним интерес.
— Давайте в коридор выйдем? — Он ловко сбросил загипсованную ногу с кровати, прихватил костыль и поскакал к выходу.
— А может, лучше в ординаторскую? Я договорилась, они нас пустят поговорить.
— Катя, вы, наверное, из милиции, а не из газеты? — догадался Володя. — Журналистов с бомжами в ординаторскую не сильно впускают.
— Из милиции. — Катя кивнула. — И у меня к вам важное дело, Володя.
— Ну, важное так важное.
Катя открыла дверь кабинета, и Володя проскакал внутрь. Лечащий врач, который любезно предоставил Кате эту услугу, встал со своего места.
— Если можно, я вас потом позову, — сказала ему Катя.
— А что случилось-то? — Крайне заинтригованный, Володя прислонил костыль к стене.
— Володя, вы двор, в котором тортик нашли, сможете показать?
— Какой тортик? — удивился Володя.
— Тортик, от которого Леонид Иванович Водолажский умер.
— Так он все-таки от тортика того скопытился?
— Похоже на то.
— Ну, дела… — Володя покрутил головой. — И я, выходит, мог от этого тортика помереть?
— Могли, — подтвердила Катя.
— Так он что, действительно был того… несвежий?
— Не буду от вас скрывать, скорее всего, он был специально отравлен.
— Неужто это именно нас с Ленькой хотели отравить?! — ахнул бомж. — Чего мы им сделали? Ну, понимаю, бездомные мы… воруем… иногда. В мусоре роемся. Ну, воняет от нас… Но мы ж никого не убиваем! Не травим! Детей маленьких в помойку не выбрасываем… как мамаши некоторые!
— Вы женщину, которая этот тортик вынесла, узнать сможете? — спросила Катя.
— Давно уже это было… — засомневался Володя.
— Хотя бы сказать — молодая, старая, сможете?
— Молодая вроде… Да нет, не может быть! Что ж это она… людей живых травить! Пусть мы никому не нужные, но зачем же нас, как крыс в подвалах! Леня… что ж, Леня дрянь был человек! Свои родные от него отказались, но все ж душа живая. Жил… никого не трогал… Ну, жадный был, так у кого их нет, недостатков-то? Что ж, разве те, кто на машинах дорогих раскатывает, не жадные? Депутаты да власти наши дорогие… да они в день больше воруют, чем мы с Леней за всю жизнь!
— Посмотрите. — Катя выложила на стол фото всего театрального коллектива.
Володя медленно просматривал фотографию за фотографией, решительно откладывая в сторону те, которые явно не вписывались в образ доброго ангела, угостившего бомжа Водолажского последним в его жизни тортиком.
— Не эта… и не эта. Это — бабка старая какая-то… А это вообще мужик… Вот! — вдруг вскричал он. — Она это была! Ну, точно!
— Точно? — засомневалась Катя. — А не эта?
— Нет, что не эта, сто пудов. Нет, я ж помню — она это была. Не каждый день тортики нам выносят… с ядом. Души у нее нет…
— А адрес вы помните? Где это было?
— Адрес я помню! Конечно! Я ж там два года обитал, старожил, можно сказать. Пишите… — И Володя продиктовал адрес дома Ларисы Федоровны Столяровой.
* * *
— Здравствуйте, Катерина Михайловна!
— А, это вы, Катенька! — Женщина улыбнулась ей уже как старой знакомой.
Из коридора с писком выкатился какой-то крохотный мохнатый клубок, остановился на полшага от Кати, поднял вверх голову и нерешительно тявкнул. Глаза у него были как пуговицы, а одно ухо — черное. Катя засмеялась и присела на корточки.
— Ух ты, какой!
— Да, хороший… А вы, наверное, снова к Анечке? Она, я видела, еще с утра ушла.
— Нет, я как раз к вам, Катерина Михайловна.
— Милости прошу.
Катя осторожно, боясь наступить на мохнатое чудо, переступила порог. Хозяйка подхватила щенка на руки.
— Вот… Тосику недавно девять дней было, как раз вы и приходили, помните? А назавтра я к нему на могилку пошла. Обратно возвращаюсь — девчушка какая-то в метро стоит: отдам, говорит, в хорошие руки. Ну, я и купила его у нее.
— А зачем покупали, если в хорошие руки отдают?
— Живую душу за так брать нельзя. Обязательно нужно денежку дать. Ну, я и дала ей десятку… на мороженое. Я думаю, Тосик только рад будет, если я его возьму…
— Конечно! — поспешила заверить хозяйку Катя.
Она понимала. Когда в душе поселяется огромная пустота, с этим невозможно жить. Природа не терпит вакуума. И чтобы кровоточащая рана затянулась быстрее, ее врачуют. Но лечат душевные раны по-разному. Одним невозможно не любить. Наверное, другим точно так же невозможно не убивать…
— А как его зовут? — спросила она, протягивая щенку руку.
Он тут же подбежал, смешно обнюхал ее пальцы, тычась черным мокрым носом, а потом попробовал прикусить их зубами. Зубы у него были мелкие и очень острые, как иголки. Катя ойкнула и, засмеявшись, подхватила щенка под толстое теплое пузо. Он с удовольствием дал усадить себя на колени и тут же нашел занятие — стал теребить и тянуть к себе кончик носового платка, торчащего из кармана джинсов.
