— Ну и что тебе нужно, Брехунец? — спросил он, подойдя к двери.
— Я хочу, чтобы вы знали: я тут ни при чем.
— Верю, — безразлично сказал Ивашников. — Дальше что?
— Нет, вы поймите, я правда ни при чем! «Поларис» вообще не мой, мне с ваших ста двадцати тысяч перепало бы две-три, — горячо заговорил Брехунец. — Стал бы я из-за этого связываться с похищением!
Ивашников удивился:
— Ну и чего вы добились? «Поларис» ваш задолжал не мне лично, а моей фирме. Завтра директор вам скажет: «Платите», послезавтра — бухгалтер… Вы что, всех собрались переловить?
— Так скоро не с кого будет спрашивать, Николай Ильич. «Полариса», считай, уже нет, есть «Сириус», — объяснил Брехунец. — Коньяк ваш давно продали, а деньги слили на «Сириус». Потом объявили бы, что «Поларис» разорился и спрашивайте долги с Пушкина. Сами понимаете, это не единственная такая операция. Полмесяца не хватало, чтобы все закончить, а тут ваш Виталик наехал: «Платите, а то хуже будет, у нас ментовская крыша!» Представляете, если бы в такой момент приехали менты и стали тут разбираться?! Я хотел заплатить, Николай Ильич. От греха подальше. А они решили вас придержать на две недельки — думали, Виталик без вас ничего не сможет. Теперь сидят. Шустрый у вас мильтон. Мал да удал, мне бы такого.
— На том стоим, — автоматически ответил Ивашников. Голова шла кругом: это кто мал да удал, его шкафы, оба под метр девяносто? А самое главное, Виталик действительно не мог с ними связаться. Он их в глаза не видел.
— Я вам заплачу, не сомневайтесь, — пообещал Брехунец. — У «Полариса» счет еще не арестовали. С утра и заплачу.
— Ты меня лучше выпусти. Если не боишься, — сказал Ивашников.
Брехунец вздохнул:
— Не боюсь, а не могу. Ключ вместе с хозяином в милицию забрали, а если я стану звонить в милицию, меня сделают соучастником: скажут, знал и молчал. Я о чем хотел попросить, Николай Ильич: не выдавайте меня, а? Я ведь и сам пострадал побольше вашего, меня сегодня убивать приходили. А с вами я честно, деньги обещал перечислить — и перечислю.
— Да подавись ты своими деньгами! Думаешь, мне весело тут в сортире сидеть?! — взорвался Ивашников.
— Не в сортире, а в санблоке, — счел нужным поправить Брехунец. — Там у вас еще душевые кабинки согласно санитарным нормам.
— Господи, ну при чем тут санитарные нормы?! Издеваешься?!
— А при том, что содержали вас гуманно. Обед носили из ресторана, я свои личные деньги платил, — обиженно пробубнил Брехунец. — И еще вы поймите, Николай Ильич, я ведь мог сейчас просто уйти, и никто бы не доказал, что я про вас знаю. А я сам к вам подошел. Доверился.
— Да успокойся, никому я про тебя не скажу, — сдался перед брехунцовским занудством Ивашников.
— Нет, честно? А то знаете, Николай Ильич, в вашем положении человек что угодно пообещает, а потом освободится и начнет мстить.
Ивашников снова засомневался, не издевается ли над ним Брехунец.
— Иди отсюда, — сказал он. — Иди, скорбный разумом, не выводи меня из себя.
Скорбный разумом помолчал и сказал:
— Я, Николай Ильич, хочу, чтобы вы искренне меня простили, а не на словах. Да и прощать-то в общем не за что. Я же тут ни при чем!
— Позвони моим, — сообразил Ивашников. — Прощу и свечку за тебя, обормота, поставлю.
— Говорите номер, — потребовал Брехунец голосом решившегося на геройство человека. — Только как я представлюсь?
— Ну зачем тебе представляться, ты что, на дипломатическом приеме? Скажешь, что Ивашников находится по такому-то адресу, и все.
Ивашников назвал телефон их с Лидией квартиры, и Брехунец ушел.
А Лиде-то за что такие треволнения? — подумал Ивашников. Мне — понятно за что: за богатство. Но я-то хоть знаю, чем рискую и за что. Я управляю капиталом, а это не всегда удовольствие, но всегда хорошая доза адреналина в крови, самоуважение, интерес к жизни, наконец, качество жизни — здоровая еда, спорт, отпуск на Гавайях, где я, кстати, не был. Я и в отпуске пять лет не был. Работать интереснее, чем дуться в преферанс на пляже, капитал — наркотик, а я — наркоман. Но женщинам-то, женам, достается от этого наркотика самое неинтересное: деньги тратить. Магазины сумасшедшие, примерки, стоишь весь в поту и берешь что попало, а дома видишь, что рукава длинны, а брюки коротки. Или женщинам это интересно? Так или иначе, я рискую из-за капитала, а Лида рискует из-за меня. Могли ведь украсть и ее. А уж детей крадут сплошь да рядом. Вот вернусь, а она скажет: «Извини, дорогой, я тебя люблю, но такая жизнь не для меня»…
— Никто не отвечает, — мятым голосом пробубнил в щелку Брехунец.
У Ивашникова екнуло сердце — где Лида?
— Ты подольше звони, — сказал он. — Квартира большая, она, может быть, на кухне и сразу не услышала. Или не успела подойти.
— Вы, конечно, извините, Николай. Ильич, но у меня нет времени дожидаться, пока на кухне кто-то там услышит, — с неожиданной твердостью в голосе заявил Брехунец. — У меня поезд через час. Вашего Виталика тоже нет дома, я звонил. Дайте такой телефон, чтобы наверняка попасть. В третий раз я вам звонить не побегу, мне уезжать надо.
Ивашников подумал о Люське. В списке замечательных качеств его секретарши не было привычки рано возвращаться домой. Она запросто могла проторчать на дискотеке всю ночь, пока в метро пускать не начнут.
— Как же ты обещал заплатить, если уезжаешь? — спросил он, чтобы уязвить Брехунца. — Ну будь ты человеком, позвони в милицию с вокзала, что ли.
— Это мое дело, как я заплачу, — с обидой буркнул Брехунец. — А в милицию звонить не буду. Они все звонки пишут.
Ивашников помнил сотни телефонов, и среди них всего несколько домашних. У него не было друзей, только партнеры и более или менее близкие приятели по рыбалке.
— Кролик ты ангорский, — обругал он Брехунца и назвал телефон, который совсем не хотелось называть.
Брехунец честно позвонил. Он сам был заинтересован в том, чтобы Ивашникова освободили, и вовсе не потому, что боялся маленького мента. Просто Ивашников теперь запомнил, что Брехунец напуган до потери сознания и уезжает куда-то на поезде. А с бухгалтершей «Полариса», которой он завез обещанные документы, Брехунец поговорил о больной маме в Виннице, но слова «поезд» не произносил. Потому что не был ни скорбным разумом, ни кроликом ангорским, а был делашом не самого последнего розлива и знал, что ложную информацию нужно подсовывать по частям, тогда ей больше доверяют. Кто бы ни разыскивал Брехунца, он вынужден будет собирать его вранье по крохам: «Брехунец куда-то уехал по личным делам» (так с его слов скажет главбух «Сириуса»), «на поезде» (уточнит Ивашников), «к маме в Винницу» (добавит бухгалтерша «Полариса»).
Забросив главбухам документы, Брехунец поехал на Киевский вокзал, за полчаса до отправления купил два билета в СВ — поезда на Украину ходили полупустыми, не курортный же сезон, — при посадке сразу отдал их проводнице, расплатился за белье и попросил, чтобы его не беспокоили. А сам запер свое купе железнодорожным ключом-трехгранкой и вышел через соседний вагон, смешавшись с провожающими.
