Ее грудь, привычная к тесной клетке из китового уса, реагировала весьма бурно на непривычную свободу и далеко не целомудренный взгляд Джеймса. Прикосновение же сосков к тонкому батисту рубашки порождало чувственную дрожь, и Джорджетт бросало то в жар, то в холод.
Она упала в объятия Джеймса, закрыв глаза в томительном ожидании поцелуя, но он не торопил события. Пальцы его осторожно поглаживали какую-то очень чувствительную впадинку у нее на затылке. Потом он потянул за тесемку на талии – и юбка отправилась на пол следом за лифом.
Итак, полпути пройдено. Раздевание оказалось долгим делом.
Тут он вдруг опустился перед ней на колени. Наверное, не всякой женщине удавалось увидеть Джеймса Маккензи с такого ракурса. Возможно, она в Мореге – единственная, кто знает, что волосы у него на макушке такие же густые, как с боков. Она видела каждый стежок на его голове, а еще обнаружила трогательный мальчишеский вихор.
А между тем пальцы Джеймса действовали ловко и неутомимо. Он уже успел расстегнуть крючки ее панталон и подвязок, стащить с нее и то и другое – с этой задачей он справился быстро, – и теперь ему предстояло расшнуровать ботинки.
Только теперь Джорджетт наконец поняла, для чего придуманы бальные туфельки. Ах если бы на ней были туфельки, в этой томительной пытке ожиданием не возникло бы нужды!
Но Джеймс справился со шнурками с рекордной скоростью – и вот она уже предстала перед ним, прикрытая одним лишь тонким батистом.
Тут Джеймс поднялся с колен и, отступив на шаг, остановился, глядя на нее. Он ничего не делал – просто смотрел. Но разве не пришло время поцеловать ее?
Внезапно Джорджетт обнаружила, что вкусы ее изменились. Теперь ей при определенных обстоятельствах доставляло удовольствие то, чего она раньше терпеть не могла. Например, муж. Или нагота. Но что касается ожидания – то в этом взгляды ее не изменились. Она не любила ждать. И теперь, после того как она пересмотрела свое отношение к замужеству и наготе, ожидание переместилось на первую позицию в списке дел, которых следовало избегать любой ценой.
И потому она первая его поцеловала.
Джеймс стоном выразил свое одобрение, и от низких вибраций его голоса в голове у нее затуманилось, а руки и ноги безвольно обмякли, так что ей ничего не оставалось, как только прильнуть к нему в поисках опоры. И, прижавшись к нему, она почувствовала его возбуждение сквозь тонкий батист рубашки. Почувствовала – и вскрикнула.
Джеймс тотчас отстранился – правда, совсем чуть-чуть. Дышал же он тяжело и хрипло. Он начал стаскивать с себя сюртук, но эти движения причинили ему боль – давало о себе знать травмированное плечо.
– Дорогая, минутку, – сказал Маккензи, глядя на нее затуманившимися то ли от боли, то ли от страсти глазами.
– Тебе больно… – прошептала Джорджетт. Как же она успела забыть об этом?! Рана у него на лице больше не кровоточила, но сейчас, когда он снял сюртук, Джорджетт могла разглядеть сквозь дыру у него на рубашке ярко-красный рубец с левой стороны груди.
Джорджетт осмотрелась в поисках кувшина с водой и чистой тряпицы. Этот мужчина, столь самоотверженно защищавший ее… Конечно же, следовало промыть его раны. Увы, осколки кувшина, из которого она столь легкомысленно выплеснула воду, валялись на полу.
– Я пошлю за водой, – предложила Джорджетт. – И за чистыми полотенцами.
Джеймс с улыбкой посмотрел на нее и, склонив голову к плечу, заявил:
– Ты не одета для приема посетителей.
Щеки ее вспыхнули.
– Но я могу опять одеться!
Он накрыл ладонью ее грудь и снова улыбнулся:
– Усилия твои будут напрасными, любовь моя, потому что мне сразу же захочется опять тебя раздеть. – Джеймс провел пальцем по ее отвердевшему соску и добавил: – Разве только… Ты могла бы послать за бутылкой бренди. – В глазах его заплясали искорки. – Чтобы было как вчера.
– Я… я не пью бренди. – Пламя страсти уже охватило ее, и источник этого жара находился где-то внизу живота.
– Но мы его и не пили. – Он медленно провел пальцем по ее груди. – То есть не в том смысле, как ты себе это представляешь. Мы его смаковали. – Он указал пальцем на ее сосок. – Я брал немного в рот и целовал тебя здесь.
Грешные, грешные слова… Но не более грешные, чем его глаза. А палец между тем скользнул ниже, забрался ей под рубашку и продолжил путешествие по влажным завиткам между ног.
– И здесь, – прошептал он.
Джорджетт беззвучно вскрикнула, завороженная картиной, что рисовали его слова… и его палец, сейчас скользнувший в нее. Она закрыла глаза. Еще немного – и ноги перестанут ее держать. Но что-то во всем происходящем было не так. И она поняла, что именно. Она стояла почти нагая перед почти полностью одетым мужчиной.
Джорджетт с трудом разомкнула веки, и Джеймс, очевидно догадавшись, что ее беспокоило, с усмешкой взял ее за руки и поднес ладонь к своим брюкам. Она поняла, что он хотел ей сказать этим жестом. Скорее инстинкт, чем здравый смысл, заставил ее обхватить пальцами все еще прикрытый одеждой символ его мужества.
– А потом наступила твоя очередь, – прошептал он. – Ты смаковала бренди здесь, на мне.
Ее смущение было мимолетным, как вспышка молнии, и тотчас ушло, уступив место жгучему любопытству. Он говорил ей, что она прикасалась к нему… губами? Там?!
Джорджетт даже вообразить не могла, как делала что-либо подобное ночью, но вполне могла представить, как ей этого хотелось.
Она снова взглянула на Джеймса, а тот, казалось, раздевал ее взглядом, что было не трудно, ибо ее тонкая батистовая рубашка едва ли оставляла место воображению. Впрочем, она уже почти не смущалась, хотя еще месяц назад нырнула бы под одеяло, даже если бы все это происходило в полной темноте. Но сегодня она стояла перед Джеймсом обнаженная при свете лампы и ничего не имела против того, что он ее рассматривал.
– Красивая… – пробормотал он. Судя по всему, он никуда не торопился. Впрочем, оно и понятно, учитывая количество полученных им за сегодняшний день травм. Возможно, он просто не мог двигаться быстрее.
– Я слишком бледная, – сказала Джорджетт.
Но Джеймс тотчас покачал головой.
– Красивая, – повторил он. – Такая красивая, что больно глазам.
– Тогда, возможно, тебе стоит их закрыть. Не стоит рисковать еще и глазами, – со смехом добавила она.
– Позволь мне самому решать, чем рисковать, а чем нет, – ответил он с ухмылкой и принялся расстегивать пуговицы у себя на рубашке.
Но Джорджетт отстранила его руки и сама принялась за дело. И он позволил ей раздеть его, позволил стащить с него рубашку, расстегнуть брюки и даже спустить их. Но тут возникла проблема с сапогами. И вид у него был такой смешной и нелепый, что Джорджетт едва удержалась от смеха. Но в конце концов благодаря ее усилиям Джеймс Маккензи все же оказался более или менее раздет. И тогда она ему приказала:
