…Вера уложила Алика на подушку и прикрыла одеялом.
– Спи. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи. – Он закрыл глаза и мечтательно вздохнул. – Игорь сказал, что завтра отвезет меня в цирк.
– Посмотрим. – Вера поцеловала его и сглотнула подступившие к горлу слезы.
Если бы Алик только мог знать, каким подонком оказался его великовозрастный друг!
Она вдруг вспомнила Митю. Тот тоже говорил, что любит ее, однако испарился сразу же, как только узнал, что ребенок не от него. Ушел к Маринке, растит ее сына, как родного. Мог бы растить Алика, но нет, не захотел.
Игорь надругался над доверчивостью мальчика, преследуя личные интересы. А Рустам…он попросту предал своего сына. Отказался от него в угоду своему спокойствию, да еще и попытался при этом казаться чистеньким. Это омерзительно!
…Вера потихоньку встала с постели. Ей захотелось переодеться, но она вспомнила, что оставила чемодан внизу. Черт с ним, завтра они с Аликом все равно уедут. Ни минуты больше не останется она в этом доме! Все ее чувства к Рустаму улетучилась за каких-нибудь десять минут.
Хватит быть идиоткой, пора прозреть и взглянуть на вещи трезво. Она и ее сын по большому счету никому не нужны. Ну и прекрасно! Это можно пережить. Зато есть Москва, работа, Динара, Кобзя – все то, чем Вера жила многие годы, что делало ее счастливой и уверенной в себе, позволяло самостоятельно и успешно растить сына. Стоит ли переживать из-за малодушных предателей, пекущихся лишь о своей драгоценной шкуре?
Вере показалось, что свет ночника на мгновение сделался ярче. Резко колыхнулась штора на окне и опала. Будто что-то невидимое тихо вылетело на улицу и растворилось в ночном воздухе.
Может быть, это была ее любовь? Та жестокая лихорадка, которой она болела много лет, и от которой упорно не хотела выздоравливать. Теперь она оставила Веру и улетела далеко-далеко отсюда, в чужие края, искать подобную же душу, способную вместить в себя сладкую и мучительную боль зависимости от чьего-то дыхания и взгляда. Счастливого ей полета.
22
Остаток ночи рассеивался и таял…. Вера полулежала на кровати рядом со спящим сыном, прижавшись к его теплому боку. Уснуть она и не пыталась, просто лежала и не мигая глядела в темноту, которая постепенно начинала светлеть.
С первыми рассветными лучами в саду защелкал соловей. Он пел свою последнюю песню перед тем, как улететь на зимовку в чужие края, пел так упоенно, так чисто и трепетно, что у Веры все напряглось в груди. Казалось, еще трель, и лопнет туго натянутая струна, прольется слезами, горькими и безнадежными, теми, которыми оплакивают разбившиеся мечты. Но соловей внезапно стих. А в комнату проник бледно-розовый солнечный луч.
Он неуверенно шарил по стенам и потолку, пока не набрел на лицо Алика, и тогда смуглые щеки мальчика окрасились слабым румянцем. Он вздохнул во сне и сладко потянулся. И Вера, глядя на него, улыбнулась.
– Просыпайся, моя радость. Мы уезжаем.
Он секунду лежал молча, потом открыл глаза.
– Куда уезжаем?
– Совсем. В Москву.
– Как? Почему? – Алик резко вскочил. – А цирк? А школа?
– Послушай меня, солнышко. – Вера прижала сына к себе. – Мы должны ехать. Тетя Динара одна, ей нужна помощь. Она соскучилась по нам. Она и Петр Петрович. Понимаешь?
– Да, конечно. А Игорь…он поедет с нами? – Алик поглядел на нее с надеждой.
– Нет. Игорь останется здесь. Он не может бросить работу.
– Но вы же собирались пожениться!
– Знаешь, зайчик, я передумала. – Вера спокойно смотрела в лицо сына, в голубых ее глазах отражался рассвет. – Я не хочу выходить за него замуж.
– Почему?
– Не хочу и все.
– Ты все еще любишь папу? – Алик слегка наклонил голову, глаза его прищурились.
Вера глубоко вздохнула.
– Да, милый. Я люблю твоего отца. Он был удивительным человеком и настоящим мужчиной. Жаль, что он погиб.
– Ма. – Алик заколебался, затем решительно рубанул ладонью воздух. – А хочешь… хочешь, я тебе кое-что прочту. Это стихи.
– Стихи? Конечно хочу, милый. Прочти. О чем они?
– О папе. Я давно сочинил, еще в Москве, помнишь? Только… ты не перебивай, а то я стесняюсь.
– Я слушаю, солнышко. Смелее.
Алик облизнул губы, устроился поудобнее на постели. Взгляд его обратился к окну.
– Ты идешь по земле, ты такой же, как все.
Без причины смеешься, грустишь невпопад.
Чему-то ты рад, и чему-то не рад,
И чего-то, наверно, не знаешь совсем.
Но настанет однажды тот день, или час.
Ты почувствуешь силу в окрепших руках.
И на миг лишь представив себя в облаках,
Ты поймешь, что возможно такое лишь раз.
И тогда распахнутся просторы в груди,
И тогда ты поверишь, решишься, поймешь,
Без оглядки в бескрайнее небо шагнешь,
И услышишь звенящий призыв: Полети!
Полети, не боясь высоты и ветров,
Полети, и не думай о том, что потом.
Может крылья откажут, свернувшись жгутом,
Станет болью земля, твой проверенный кров…
Это страшно, но ты поднимаешь глаза,
Это страшно, но храбрость не дар нам с небес.
Ты все выше, и все опускается лес,
Лишь от ветра дрожит на ресницах слеза…
…Он замолчал, опустил голову. Вера сидела, ошеломленная, не веря тому, что услышала.
– Неужели, ты сам сочинил?
– Не совсем. Мне помогали.
– Кто?
– Тетя Динара. Я прочитал ей свой стих, и она обещала его исправить. Помнишь листок, который лежал в коробочке с самолетом?
Вера кивнула, ничего больше не говоря. Бедная, милая, гениальная Динарка! Казанская Мария Кюри. Что творилось в ее закрытой для всех, израненной душе? Для окружающих это был секрет. Она приоткрыла его лишь ребенку, тому, чьи помыслы были еще неподвластны холодному цинизму и трезвому расчету. Сложила стихи о мечте, прекрасной, несбыточной, сказочной мечте, в которую давно не верят взрослые, умудренные горьким опытом, отчаявшиеся люди. Но если в сердце не оставить места для мечты, оно очерствеет, превратится в камень, а с ним погаснут все краски жизни, и мир станет серым, как пепелище отгоревшего костра…
… – Тебе понравилось? – тихо спросил Алик у Веры.
– Очень! Я даже едва не заплакала.
– Когда мы уедем?
– Сейчас, дорогой. Все уже собрано.
– И даже чаю не попьем?
– Нет. Я по пути куплю тебе сок. И что-нибудь поесть.
