Но никакие мысли просто не приходили в голову.
— Когда мы теперь высохнем? — спросила Меган.
— Не знаю.
— Ты сказала, что купишь мне новую обувь.
— Да, сказала.
Теперь это кажется нелепым.
— Так что?
— Не знаю. Что значит «что»?
— У меня ноги промокли.
Должно быть, она всегда так обращалась к матери, повелительно, рассчитывая на внимание, требуя его и, скорее всего, не получая.
— На самом деле я не считаю, что это такая уж хорошая идея — покупать еще одни ботинки…
— Но ты же сказала…
— Да, — я сдаюсь. Поднимаюсь на ноги. — Что ж, пошли искать магазин.
Я не могу ей противостоять. Я слаба, она сильна. У меня появляется наистраннейшее ощущение, что это она несет ответственность за все, что произошло, что это она каким-то образом контролирует ситуацию и из-за нее я сейчас сижу в этом кафе на берегу моря под проливным дождем.
Мы заходим в магазин и выходим оттуда с парой нелепых туфель, с бантиками спереди. Меган от них в восторге, без конца смотрит вниз, чтобы убедиться, на месте ли они. Мокрые ботинки несем с собой в пакете. Ноги у меня теперь очень замерзли, но я слишком устала, чтобы думать еще и о них.
— Я хочу домой, — говорит Меган.
Меня переполняет огромное, всеобъемлющее чувство облегчения. Я тоже хочу домой, к Джеймсу. Хочу поговорить с ним сейчас же, немедленно.
— Слушай, — говорю я, — мы поедем домой как можно быстрее. Только мне необходимо позвонить.
Она смотрит подозрительно:
— Кому это?
— Просто одному человеку, которого я знаю.
— Я думала, ты никого не знаешь здесь у моря.
— А я знаю. Пойдем обратно в кафе. Я куплю тебе шоколадное пирожное, и ты посидишь там пять минут, пока я позвоню.
Она не отвечает, поэтому мы возвращаемся по своим же следам в то же самое кафе и заказываем пирожное.
— Извините, — говорю я девушке, которая нас обслуживает. — Вы не могли бы несколько минут последить за моей девочкой? Мне нужно сделать очень важный звонок.
Телефонная будка всего в нескольких ярдах. Разговаривая, я смогу наблюдать за кафе.
Девушка улыбается. У нее оранжевая помада, зеленые тени, а на каждой щеке по ямочке.
— Конечно. Я люблю детей.
И я тоже люблю, думаю я, но Меган не настоящий ребенок. Она — лишь ловкая иллюзия. У двери я задерживаюсь и оглядываюсь. Меган разделяет пирожное на кусочки, берет сразу несколько и скатывает их в твердые шарики. Потом раскладывает маленькие шарики перед собой на столе в аккуратный, упорядоченный узор. Она видится мне как в тумане — нереальной.
Выхожу из кафе и бегу под дождем к телефонной будке. Она красная и блестящая, и все у меня внутри так и прыгает от радости при виде ее красноты. Думаю об отце, который и не отец-то мне на самом деле.
Уже годы я не пользовалась телефонной будкой, но представляю, что для звонка на такое дальнее расстояние мне необходимо много денег. Вхожу внутрь и роюсь в кошельке. У меня только фунт мелочью — этого может оказаться недостаточно. И тут я обнаруживаю, что могу пользоваться своей кредитной картой. Отлично, думаю. Но я не знаю еще одной вещи. Не истек ли ее срок?
Я набираю телефон Джеймса, и он отвечает до того, как я услышала звонок. Неужели он сидел у телефона и ждал, когда я позвоню? Я хочу говорить в трубку, но не могу произнести ни звука.
— Китти, это ты?
И откуда он знает? Значит, он так же может читать по моему молчанию, как читает по моему лицу, слышит тончайшие интонации моей речи. А не может ли он проникнуть ко мне внутрь и увидеть то, что не видно мне?
— Джеймс, — говорю я в конце концов, и горячие слезы наворачиваются на глаза, льются по щекам. Открывая рот, я ощущаю их соленый привкус. — Джеймс, — говорю я вновь.
— Где ты, Китти?
— У моря, — говорю я и пытаюсь усмехнуться — получается неубедительно.
— А что ты делаешь?
— Стою в телефонной будке и разговариваю с тобой.
Наступает пауза. Так хочу, чтобы он сейчас был здесь. Со мной. Чтобы его руки обнимали меня, чтобы его ноги разной длины искали равновесия на бетонном полу, его курчавые волосы свободно разлетались в стороны.
— Китти… — Кажется, он понизил голос. Я бы даже сказала — он понизил голос на чистую квинту. — Из родильного дома унесли ребенка. Это не ты?
— Я вернула его, — говорю я.
Несколько секунд он ничего не говорит.
— Ты одна?
Я осматриваю телефонную будку. Здесь больше никого нет.
— Да, — говорю я. Мой голос крепнет. Вытираю со щек слезы насквозь промокшим от дождя рукавом.
— Благодари Бога за это.
— Почему?
— Пропала девочка. Здесь была полиция, задавали вопросы.
— Они к тебе заходили?
— Да.
— А почему они приходили к тебе?
— Ты же пропала. Я не знал, где ты, поэтому позвонил им и сообщил о твоем исчезновении. Ты же знаешь, они помогают в таких случаях.
— Но…
Он ведь часто не знает, где я. Но раньше это его никогда не беспокоило.
— Я волновался. Мы даже не поговорили как следует с тех пор, как вернулись из Лайм-Риджиса, и ты оставила свою дверь широко открытой…
Я перестаю слушать его слова. Слушаю его глубокий голос, подъемы и падения его интонации, тот самый голос, что дает ощущение безопасности и здравого смысла. Прерываю его, даже не сознавая, на чем.
— Я хочу приехать домой, — говорю я.
— Хорошо. — Его голос становится деловым и обнадеживающим.
— Где точно ты находишься?
И почему это я не решаюсь, почему не хочу сказать ему? У меня нет сил в этом разбираться.
— Эксмут. Там, где Гай встретил Маргарет.
Я с трудом выговариваю имена. Хочу сказать, где мой отец встретил мою мать, но это было бы неправдой.
— Садись на следующий поезд до Сейнт-Дейвидс. Там поезд до Бирмингема, идущий из Пензанса, будет примерно в четыре пятнадцать. На него будет нетрудно сесть.
Я полна гордости и восхищения. Я-то знала, что эти точно запечатлевшиеся в его памяти расписания в один прекрасный день очень пригодятся.
— Правда, ты всегда мечтал найти этому практическое применение? — говорю я.
— Я встречу тебя на вокзале.
— Нет, — говорю я. Он не должен ничего узнать о Меган. — Я доеду до дома на автобусе.
— Хорошо… — Он кажется обеспокоенным.
