Что оно говорит?
Это как, как… — начала я и умолкла, не сумев определить, на что похож этот звук, стук сердца Эми, он не был похож ни на что. Но она неправильно поняла меня; здорово, сказала она, «как», хорошее слово, и вид у нее был такой довольный, что мне не хотелось ее разочаровывать, и я не стала этого делать, а потом мы поднялись и пошли по траве, по полям, пока не дошли до дороги, где поймали попутку и поехали в фургоне, среди запахов бензина, пота и свежего хлеба, из приемника водителя оглушительно звучала песня группы «Прическа номер сто»[98], а вокруг нас расстилались низменности, будто залитая водой пустыня, затем мы дожидались на утренней станции первого поезда, и внутри меня билось «скорей, скорей», безостановочно отбивая такт, я отважилась вытереть пятнышко грязи с ее щеки краем своей рубашки, коснулась ее лица обеими руками, повернула его к себе, будто детское личико, взяла в рот край рубашки, смочила его и стерла с ее кожи пятнышко пыли и травяного сока своей слюной. Мы сидели на одной из старых латунных скамеек, которые выкрасили в зеленый цвет, когда переделывали все эти маленькие станции, чтобы они выглядели так, как их показывают воскресными вечерами в телепостановках по эдвардианским романам, и не произносили ни слова, ни звука вслух, и на много миль вокруг нас можно было слышать одно только лето.
Это было что-то. Мне понравилось это тогда, правда, понравилось.
Прошла всего неделя, а на столе уже толстый слой пыли. Напиши на нем пальцем буквы своего имени, а потом набери в грудь побольше воздуха и сдуй их.
Я слышу, как через заднюю дверь в дом заходит отец. Наверное, он вернулся с уловом. Может быть, это обломок крыла самолета, подбитого в войну. Или виноградная лоза с усиками, с которых стекают грозди капель. Или рыба, которую можно положить на газету на полу кладовки.
Спущусь-ка вниз да погляжу.
