Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
На кухню спускается Линда и мгновенно давится от смеха, завидя мой интернационал, рассевшийся на белых стульях. Я терпеть не могу, когда она спускается на кухню полоскать свои зубы, она же делает это несколько раз на день долго и шумно и всякий раз использует новый стакан.
— Эдвард, — ехидно говорит она, отполоскав свои челюсти, — не собираешься ли ты пойти в Блумингдейл? Надеюсь, ты помнишь, что Стивен просил тебя купить ему две дюжины трусиков, ведь он уезжает завтра утром.
Линда любит портить мне удовольствие. Впрочем, в Блумингдейл ходить я люблю, к тому же, я настроен, пользуясь случаем, купить и себе некоторое количество трусиков и счет сунуть Линде. Если удастся и она не заметит количества, а только заметит сумму, будут мне бесплатные трусики.
Я сваливаю из дома вместе с Кристофером и пуэрториканцем, отправляюсь по осеннему холодку и солнцу в Блумингдейл покупать хозяину underwear. Раньше это делала Линда, а не Дженни, как я думал. Дженни, оказывается, в тряпках Стивена ничего не понимала. Теперь эта обязанность свалена на меня.
* * *
В Блумингдейл пахнет дорогими духами, расхаживают богатые люди с пакетами покупок, в мужской секции строгость и приличие. Выбирал я долго и важно, ходил, смотрел и принюхивался. Дело это священное, спешкой его портить нельзя. На его трусики я все же, разумеется, потратил меньше времени, чем это ушло на то, чтобы отобрать девять трусиков для меня. Среди своих я даже приобрел несколько белых, были и синие и черные. Прекрасной формы, элегантной, небольшие, большими они быть не должны — вульгарно. Очень не дешевые трусики, чистый cotton. Мои были на размер меньше стивенских. Я заплатил и пошел счастливый, прижимая покупки к груди.
Выходя из дверей Блумингдейл, слуга чувствовал себя на вершине мира, хозяином жизни, на встречающихся отманикюренных, прилизанных девушек и дам смотрел свысока и с вызовом. Расступитесь! Хозяин жизни идет! А всего-то девять трусиков. По три в каждом цилиндре.
Шел, восхищаясь осенью, обратно в миллионерский дом и думал, что очень я люблю Нью-Йорк мой, и его вечное тревожное оживление, и что прижился я здесь, и едва помню Россию — сладкий детский сон. И еще я подумал, вдыхая осенний дорогой воздух, что был бы я, наверное, совсем другой писатель, может быть, типа Оскара Уайльда, родись я в богатстве, хотя дух бы, наверное, был бы неугомонный — такой, как сейчас. Летали листья, дул очень уже свежий ветер, у дома не было «роллс-ройса», и я облегченно вздохнул.
Оказалось, что варвар наш улегся вздремнуть. Устал. Линда и мистер Ричардсон чесали языками на втором этаже, при этом Линда автоматически раскладывала пасьянс — единственное ее отвлечение от работы. Нет, прошу прощения, я запамятовал другое ее увлечение. Когда у Линды выдается свободное время, она старательно вычерчивает на миллиметровой бумаге проект реорганизации ее «closet» — т. е. кладовки. Этот проект она чертит снова и снова с серьезностью, которой бы позавидовали проектировщики Асуанской плотины или Братской ГЭС. Я всякий раз подсмеиваюсь над Линдой, заставая ее за этим занятием. Как в Ноев ковчег, Линда пытается вместить в свою кладовку все, что возможно и невозможно: два file-cabinets, полки для книг и бумаг, даже небольшое бюро для работы. Конца проектировке не видно. Линда смеется сама над собой, но упрямо продолжает создавать все новые и новые проекты. Я посидел с ними немного. Ричардсон рассказывал Линде о причинах банкротства какой-то мелкой фирмы, мне стало неинтересно, и я ушел в сад. У нас на террасе — в цветах, спал брюхом кверху бродячий садовый кот, который при моем появлении приоткрыл один глаз, увидел, что это я, и закрыл глаз опять. Кот знает, что я его уважаю за самостоятельность, и потому дрыхнет себе, изгоняет из тела и шерсти влагу и згу, до этого выпало много дождей. Кот нежится на сентябрьском солнышке, он знает меня и ни хуя не опасается.
На корточках в траве перед своим домом сидит японец — знаменитый архитектор (впоследствии автор проекта знаменитой стеклянной пирамиды Лувра в Париже), и печально-удивленно смотрит на свой дом, затянутый в стекло, словно видит дом в первый раз в жизни.
* * *
«Спал бы Стивен подольше, — думаю я, — всем бы было так хорошо — мистер Ричардсон и Линда неторопливо бы пиздели на втором этаже, я сидел бы в саду». Дальше я начинаю философствовать. Я думаю, что японец и кот Стивену Гэтсби невидимы, он слишком грубо вмешивается в жизнь, а в нее, если что хочешь увидеть, следует входить осторожно, не вспугивая ее. «В общем-то его как бы и не существует — Стивена, раз ему не видны японец на корточках и кот, — думаю я. — Я же — слуга — более полезен миру, ибо вижу японца и кота и могу о них рассказать. Стивен видит только свои бумаги, чувствует свое тело, выполняет в мире двигательные, в основном, функции».
Я вспоминаю, как Станислав, обиженный однажды тем, что Стивен и Нэнси не пригласили его с собой в ресторан, сказал мне зло, когда они ушли: «Стивен очень хочет быть творческим, но не может. Он не sensitive, хотя у него прекрасные мозги».
Станислав был тогда несправедлив, за него говорила его обида. Я не хочу быть несправедливым и потому думаю, что не будь у Гэтсби этого дома, я не встретил бы Станислава, не увидел бы японца и кота, и сада бы не существовало для меня, и неба, и прохладной Ист-Ривер, и жизнь моя была бы скучнее и чернее, каменноугольней.
Совсем уже было оправдав Гэтсби и решив, что всем есть место под солнцем, я вдруг вспомнил, что в тот самый день, когда рассерженный Станислав назвал Гэтсби нечувствительным, Нэнси, сука, пыталась меня унизить, учила Стивена, как вызывать меня, слугу, из кухни серебряным колокольчиком. Стивен, Нэнси, двое детей, деревенские соседи Грэев по Коннектикуту только что покончили с ланчем и все еще сидели вокруг стола в дайнинг-рум. Им вздумалось разжечь камин, Нэнси, видимо, лень было идти на кухню, она и зазвонила в колокольчик. Ранее колокольчиковых звуков в нашем доме никогда не раздавалось, но я понял и пошел в dining-room. Когда я вошел, Нэнси сказала, обращаясь к Стивену: «Видишь, как просто!» — а меня попросила разжечь камин. «Я смущаюсь!» — сказал Гэтсби, он и действительно смущался, даже, по-моему, стеснялся за Нэнси, и после этого случая колокольчик употреблять не стал.
От этого воспоминания мир опять для меня распадается на два неравных, противостоящих друг другу мира — слуг и хозяев. Совсем было утихнувший спор внутри меня возобновляется. О чем спор? Да все на ту же тему: кто важнее миру — я или Гэтсби? «Я произвожу книги, — думаю я, — более или менее «бессмертные» духовные ценности. Что делает Гэтсби? — Руководит производством денег. Вернее, он руководит производством все новых и новых, с моей точки зрения, не очень нужных человечеству предметов — автомобилей и компьютеров, и их продажей. Его дорогие автомобили и компьютеры, — думаю я, — несомненно, служат делу порабощения духа и тела человека, я же работаю на пробуждение его сознания. Во всяком случае, та пара книг, которую я уже написал, способствует пробуждению в людях сомнения».
Гэтсби, Линда, Ричардсон и другие — их группа на втором этаже, вооруженные телефонами, пишущими машинками, ксероксом, блокнотами, телетайпом и файл-кабинетами, строят человеку новую сверхсовременную темницу, а я, сидя у себя на четвертом или слоняясь по кухне с тетрадкой, уже пробиваю выход на свободу.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
