Заправщик рад был закончить нашу дикую беседу и вернуться к делу.
Открывая багажник и вытаскивая изрешеченное колесо, я напомнил сам себе, что ни место — заправка в городишке Линкольн, штат Небраска, ни время — половина седьмого утра — не подходят для приступа неуемной болтовни.
Я хорошо помнил, что, хотя резина никуда не годилась, диск остался в целости и сохранности. Подняв колесо, я выставил его на обозрение заправщика.
— Найдется у вас такое?
— Должно, — ответил парень, глядя на прошитую пулями резину. — Господи, что же вы делали с колесом-то?
— Да так, пожилая леди оказалась решительней, чем я думал.
Парень покачал головой:
— Мда…
И хотя колесо у них действительно нашлось, заправщик не смог или не захотел ставить его до прихода сменщика, которого ждал к восьми часам. Я вызвался поставить колесо сам или подежурить у колонок, но заправщик забеспокоился и что-то там пробормотал про неувязки со страховой компанией. Ну и хрен с ним, подумал я. Правое переднее выглядело вполне прилично — до Гранд-Айленда[36]дотяну. По правде говоря, резина выдержала бы путешествие хоть до Аляски, возникни у меня такая надобность.
Небраска — равнинный штат с такими прямыми дорогами, что на них делают особую привлекающую взгляд разметку — ровно бегущая трасса может усыпить водителя. Но для быстрой езды подобные дороги в самый раз — я рванул вперед со скоростью чуть меньше ста. Машин почти не было, а стоило мне выехать за пределы Линкольна, как сильный встречный ветер постепенно утих.
Разгорался прекрасный осенний день: морозный воздух, яркие краски; через сто пятьдесят миль и полтора часа езды я добрался до Гранд-Айленда. Как только я въехал в город, тут же увидел щит: «Шиномонтаж Эла Хейлока» и — вот ведь, а! — на щите было нарисовано каучуковое дерево. Так точно, сэр, вот она, реклама для того, кто ищет начало — сырье, неочищенный материал. Когда механик сказал, что поставит колесо за десять минут, я попросил его сменить еще и масло с фильтром, да и вообще быстренько проверить машину. Сам же воспользовался их туалетом — отлить после пива, а потом отправился на поиски закусочной — забросить хоть что-то в громко урчащее брюхо.
Механик подсказал, что в двух кварталах от шиномонтажной есть одна забегаловка, так что я пошел в указанном направлении. Просидев столько часов за рулем, я с удовольствием прогулялся, наслаждаясь утренним морозным воздухом и солнцем. Переходя через дорогу, огляделся — нет ли машин — и заметил огромный, величиной со строительную люльку, зеленовато-желтый щит, установленный на крыше здания: «Дом Элмера: тысяча приколов». Кое-какие буквы напоминали запрокинутые в смехе головы, на них и в самом деле были нарисованы лица — закрытые глаза и разинутые рты, из которых выплывало бледно-розовым: «хи-хи, ха-ха, хо-хо, хе-хе» и прочие выражения веселья.
Дом притягивал своей странностью, но я напомнил себе — не стоит увлекаться, когда все идет как по маслу. К тому же мне показалось, что магазин закрыт. И только я принял решение не заходить туда, как в окне кто-то замахал белым флагом — будто привлекал к себе внимание или сдавался в плен, а может, приглашал на встречу, заверяя в ее безопасности.
Подойдя ближе, я разглядел, что флаг не означал ничего такого: в витринном окне стояла женщина и приклеивала лентой болтавшийся лист плотной бумаги с объявлением: «Хеллоуин: за приколами — сюда». Разве можно пройти мимо такого? Особенно, когда я заметил, что у женщины за стеклом самое угрюмое выражение лица, какое я когда-либо видел. Она выглядела так, будто на завтрак слопала лимон, запив его сухим, лишенным всякого юмора недовольством.
На двери висело другое объявление, написанное аккуратно, убористым почерком: «Хорош тот розыгрыш, который вызывает у вас смех». Над объявлением был помещен пластиковый прямоугольник с двумя циферблатами, обозначающими рабочее время, только стрелок на циферблатах не было. На одном циферблате читалась выцветшая на солнце надпись: «Время летит как стрела». На другом: «Стрелки идут».
Я было подумал, а не повернуть ли обратно, но поздно: я уже толкнул дверь. И замер, услышав хриплого мужчину, быстро зашептавшего: «Эдна, слышала? Черт, да это же твой муж!»
— Одна из шуток Элмера, — сообщил мне усталый женский голос. — Это запись. Включается, когда дверь открывают. Я уже говорила Элмеру — так только посетителей распугаешь, ну да он разве послушает.
Сказала это та самая женщина, чью угрюмую физиономию я наблюдал в окне. В сумраке магазина, освещенного двумя лампочками по сорок ватт, она выглядела ничуть не радостнее. На вид женщине было лет пятьдесят, рост — чуть выше пяти футов, с возрастом явно еще усохнет. Вся в черном, она выделялась только большим передником на животе — улыбающейся оранжевой тыквой — с надписью: «Забавы детей — под присмотром взрослых». Я глянул на узкое, с поджатыми губами лицо, и надпись вместо просьбы соблюдать осторожность во время веселья показалась мне признанием в полной потере способности веселиться — темно-карие глаза женщины давно уже не лучились смехом.
— Нет-нет, все нормально.
Я улыбнулся, желая показать, что способен оценить шутку. Мне захотелось как-то подбодрить эту женщину.
— Мы почти все распродали, — сказала она, — но вы походите, посмотрите сами. Если надо будет что подсказать — я тут, за прилавком.
В магазине продавалось все для розыгрышей: звонки-«пугачи» — двое обмениваются рукопожатием, во время которого звонок, спрятанный в руке одного, пугает своим звоном другого; подушки-пердушки — на них садишься и слышишь под собой вполне определенные звуки; перьевые ручки, устроенные так, чтобы забрызгивать чернилами ничего не подозревающего владельца; пластмассовые цветы в петлицу, которые соединены трубкой с резиновой «грушей» — когда кто-то нюхает цветок, «грушу» сжимают и нюхающий получает порцию воды прямо в нос; калейдоскопы, оставляющие после себя черный фингал вокруг глаза… словом, такого рода товар, хотя пустых полок было больше, чем заполненных.
Мое внимание привлек отдел товаров из пластика. Кучка собачьего дерьма выглядела ну до того натурально, что вонь так прямо и чувствовалась. На нижней полке были сложены отрубленные конечности: фаланги пальцев, которые можно опустить кому-нибудь в кружку с пивом, целые пальцы — засунуть в дверную щель; руки — спрятать под подушку или там крышку унитаза. О змеях, пауках, летучих мышах, скорпионах, мухах и отвратительных вздувшихся крысах, какие обитают в канализациях, и говорить не приходилось — я так и представил себе крысу, плавающую вверх брюхом в бассейне какого-нибудь загородного дома. Рядом с животными располагались муляжи блевотины — с кусочками картошки и полупереваренного мяса — прямо как настоящие. Ничто из этого не вызвало у меня смеха, хотя, надо заметить, я все же улыбнулся.
В следующем ряду стояли коробки со спичками, которые не зажигались, упаковки папиросной бумаги, пропитанной химикатами, от вони которых курильщик начинает давиться, взрывчатая начинка для сигарет и сигар, а также упаковки свечей на именинные торты — свечи вроде бы и нормальные, но вот задуть их не задуешь. Свечи показались мне и в самом деле жестоким изобретением. Если не получается задуть свечи на торте в собственный день рождения, то и загаданное желание никогда не исполнится. Впрочем, оно ведь и в противном случае не исполнится — тоже жестокость, правда, иного рода. Но если не получается задуть свечи, что же, выходит, день рождения длится вечно? Желание загадано, но вот будущего, «сбудется — не сбудется», у него нет? Свечи нисколько меня не рассмешили, но я разглядел в них некие возможности и взял упаковку.
