Мотылек открыл внешнюю дверь и скачком одолел несколько ступенек, ведущих ко второй двери, внутренней. Рафаэль стоял на лестничной площадке перед входом в квартиру, одетый в серую футболку с длинным рукавом, засунув руки в карманы выцветших джинсов и склонив голову набок. Его лицо хранило невозмутимое выражение, без улыбки, но и без злости. Те же были большие глаза, гладкая кожа, благородство черт. Но Мотылек заметил и перемену — Рафаэль постарел, и это не удивило гостя. Старели все, кто решил остаться, и старели быстро. Даже он сам начал замечать у себя первые признаки старения. В черных волосах Рафаэля появились легкие серебряные пряди; его яркое подвижное лицо стало более грустным, более задумчивым. Из-за прозрачных очков в пластиковой оправе его глаза орехового оттенка и морщинки на коже казались крупнее. Рафаэлю было не больше тридцати, но он выглядел лет на сорок пять, как отметил Мотылек.
— Ты же знаешь, тебе нельзя здесь появляться, — наконец сказал он, и Мотыльку показалось, что в дыхании хозяина он улавливает легчайший запах освежающих леденцов.
— Я все еще работаю над теорией. — Мотылек кивнул. — Мое образование было не вполне традиционным.
Рафаэль улыбнулся, и Мотылек вспомнил, что когда-то ему нравился его старый проводник.
— Вы по-прежнему встречаетесь с Вив?
— Она заглядывает иногда. — Рафаэль отвел глаза. — В конце концов, я ослабевший. Она должна следить за тем, как я обитаю. Но ты и так это знаешь.
Рафаэль посмотрел Мотыльку за спину, потом снова перевел взгляд на юношу.
— Хочешь войти?
Странно было наткнуться на подобные формальности при встрече с человеком, который когда-то казался почти родным. В их маленьком кольце было всего трое составляющих — Мотылек, Рафаэль и Блик, двое братьев и отец. И именно Блик — бедный, сбившийся с пути Блик, умница Блик, — как и положено блудному сыну, был любимцем отца.
— Я знаю, мне нельзя здесь находиться, — заявил Мотылек перед дверью. — Но это важно. У меня есть к вам вопрос.
— Можешь войти. — Рафаэль кивнул. — Здесь никого нет.
Мотыльку хотелось прикоснуться к человеку, стоявшему перед ним, но чувственность здесь была ни при чем — он просто хотел позаимствовать немного его спокойствия.
— Мне нужно знать, где сейчас Блик. Понимаю, что вы теперь не в теме и что вам нельзя даже говорить со мной. Но мне известно, что вы знаете его — или раньше знали. Я теперь проводник, а он угрожает моему кольцу. Я хочу пройти исход. Вы знаете, есть только один способ.
Рафаэль мерил взглядом молодого человека, с лица которого сошло выражение мягкости, уступив место печали. Он вытащил руку из кармана и почесал заросшую щетиной щеку.
— Ты готовишься уничтожить его?
— Да. Это должно случиться сейчас. Блик вышел на охоту. Мое кольцо… В Портленде появился индуктор, и он знаком с этой девушкой. Он предвидит ее смерть и намеревается спасти ее. Я знаю, Блик использует ее как средство, чтобы заманить его в запределье. Он собирается как-то использовать его. Другого объяснения нет. Я должен его остановить. Иначе я не смогу…
Мотылек посмотрел на свои черные ботинки и внезапно подумал о том, каким маленьким, глупым и фальшивым выглядит он весь по сравнению с мужественной естественностью человека, стоявшего перед ним.
— Вы знаете, чего я не могу сделать. Рафаэль, я не хочу оставаться. Я не резатель. Я хочу уйти в Новалу. Я хочу пройти через исход.
Рафаэль покачал головой, его лицо еще сильнее омрачилось.
— Ты ничего не знаешь, Мотылек, — ответил он, глядя в окно на лестничной площадке. — Ты не знал, на что решиться, пока не пришел сюда, чтобы принять решение. Не перешагивай через себя. — Он снова посмотрел на юношу. — Это твоя вечная проблема.
— Я знаю, раньше я не слушал вас, но теперь я изменился. Я…
— Мне не нужны объяснения, — вздохнул Рафаэль. — Я больше не участвую в этом.
— Но… — Мотылек почувствовал, как ноги слабеют от наползающего страха. Его трясло. — Пожалуйста. Это мой единственный шанс. Вы несли ответственность за меня.
Он с мольбой смотрел на старого проводника. У того был отсутствующий вид, а потом он закрыл лицо ладонями и какое-то время стоял так.
— Рафаэль, я знаю, вы всегда оберегали Блика, но теперь он стал резателем, — напомнил Мотылек, не зная, что ему делать. — Он — зло. Он хочет причинить нам вред. Всем нам.
Мотылек понимал, что, должно быть, сейчас он перегибает палку и преувеличивает опасность, но он чувствовал себя загнанным в угол и не мог придумать ничего другого. Рафаэль вытер лицо и тряхнул головой, словно стараясь привести в порядок мысли.
— Конечно. Да. Я ждал этого. Это последнее, что я должен сделать. После этого я буду свободен.
Он потер плечо, глядя перед собой.
— Ладно. — Он распахнул дверь шире. — Заходи. Нам надо поговорить. Я должен рассказать тебе кое-что.
Мотылек увидел низкий диван, цветы, стоявшие у окон, кофейный столик и картины. Картины были повсюду — развешанные по стенам, прислоненные к дверным косякам, скрученные в рулоны на ковре.
— О том, где сейчас Блик? — Мотылек жадно огляделся. Так вот какова она, жизнь после…
— И об этом тоже. — Рафаэль направился в сторону кухни. Потом остановился и опять повернулся к Мотыльку: казалось, чем большее расстояние их разделяло, тем увереннее он себя чувствовал. — И о многом другом, чего ты еще не знаешь. Я сварю кофе. Ты будешь?
Мотылек отрицательно покачал головой.
— Ну а я выпью. Разговор будет долгим. Мне многое нужно объяснить.
* * *
Никс заблудился. Темнота здесь была ни при чем: пока он жил в сквоте, ему сотни раз приходилось бродить по тропинкам Форест-парка и он хорошо знал местность. За последние дни что-то изменялось в нем самом — он вдруг словно утратил способность ориентироваться в пространстве. Казалось, само его зрение теперь было настроено по-другому. Прежде его сдобренный «пыльцой» разум был весь сосредоточен на простой задаче: добраться из пункта А в пункт Б. Дорогу, полную сияющих ореолов, разочарований и одиночества, Никсу хотелось пройти как можно быстрее, поэтому он находил способы срезать путь, запоминал козьи тропы и топал по ним, опустив голову и ничего вокруг не видя, кроме своих неизменных старых ботинок.
Теперь же тьма вокруг сделалась прозрачной и полной смысла, открывая мир, который он старательно, начиная с самого детства, пытался закрыть для себя, отгородиться от него. Никс смотрел вокруг и понимал: именно так он и видел все раньше, до того, как научился отгораживаться и не замечать. Облака разошлись, половинка луны вылезла на небо и повисла над холмами, словно медальон. Никс продолжал идти. Ясного чувства времени у него тоже больше не было, и он не знал, сколько идет — минуты или часы. Но вот мелькнуло светлое пятно — наколотый на ветку белый клочок туалетной бумаги. Лагерь был поблизости. Он остановился и прислушался: ему показалось, что он слышит звонкий девчоночий смех. Пройдя еще немного вперед, Никс увидел свет костра, отражавшийся на листьях. Свистом он подал предупредительный сигнал, которому его научил Финн, и вышел из-под ветвей опушки на поляну. Финн, в красных кальсонах и шлепанцах, направился к нему, широко раскинув тонкие руки.
