В комнату ворвался отчаянный вопль Эллен, а через пару секунд на пороге спальни появилась и она сама. За ней бежал, глухо рыча, Калле, с согнутыми и растопыренными пальцами, изображая выпущенные когти.
— Мама, помоги, на меня напал тигр!
— Нет, — сказала Анника, пытаясь взмахом руки выпроводить детей из комнаты. Попытка успехом не увенчалась. Дети попадали на кровать в приступе истерического хохота. — Но я не понимаю, — сказала она в трубку, — как можно решением правительства закрыть канал.
— По настоящее время именно правительство решает, кто получит доступ к государственным телевизионным передатчикам — как аналоговым, так и цифровым. Аналоговых всего три, и это есть результат чисто политического решения: пунктов один, два и четыре. Или нет?
— Эллен, — сказала Анника, — Калле, идите одеваться. Вы сейчас поедете к бабушке с дедушкой.
— Цифровые передатчики требуют меньше частотных полос, — сказала Анна, — поэтому если упраздняют три аналоговых передатчика, то на их месте может появиться двадцать пять новых цифровых станций. Правительство наконец поняло, что не сможет никому приказывать, что и как вещать, если не делегирует право принимать решения относительно прекращения вещания своим телевизионным и радиостанциям.
— Мы не хотим ехать, там будет скучно, — сказал Калле от себя и от сестры, — там нам запретят бегать.
— Ну-ну, — сказала Анника, — идите чистить зубы и наденьте чистые рубашки.
— Все это было ясно и раньше, — продолжала Анна Снапхане. — Предложение о создании канала больше года рассматривали в риксдаге. Собственно, поэтому американцы и вложили деньги, но в утренних газетах раскрыли наконец тайну. Оказалось, что в директивах телевизионным и радиостанциям появилось еще одно предписание, которого не было в прежних редакциях.
Анника прогнала детей за дверь, закрыла глаза и сосредоточилась.
— И?..
— В парламентских обсуждениях фигурировали десять пунктов, которые должны были выполняться телевизионными компаниями, согласно третьей главе, точнее, ее первому, второму и четвертому параграфу от 1996 года. Теперь вдруг появился одиннадцатый пункт.
Анника откинулась на подушки.
— Итак, Карина Бьёрнлунд ударила во все колокола и в самом конце изменила правила игры.
— Да, все это произошло буквально на днях. Одиннадцатый пункт гласит: «Заявители с преимущественной долей иностранного капитала, вещающие на несколько стран внутри Скандинавии, но не на другие страны Европейского союза, не имеют права доступа к цифровым сетям».
— Но это значит, что…
Она услышала, что Томас на кухне кричит на детей.
— Все, кто выполняет данное условие, могут вещать, но только не мы.
— Исключительный закон о ТВ «Скандинавия», — сказала Анника. — Это не пройдет через риксдаг.
— Еще как пройдет, это предложение поддержали зеленые.
— При чем здесь они?
— Правительство поддерживает предложение о введении новой пошлины на автомобили. Со следующего года тарифы увеличатся, но только в том случае, если Карина Бьёрнлунд прикроет ТВ «Скандинавия».
Анника сама удивилась скепсису в своем тоне, когда сказала:
— Но это же полная нелепость. Зачем она это делает?
— Это, — сказала Анна Снапхане, — очень хороший вопрос.
Она тихо заплакала. На кухне снова раскричался Томас и заплакала Эллен.
От детского плача и отчаяния, пробивавшегося по телефонной линии из Лидингё, ангелы вдруг оживились и снова принялись петь, слова мешались, путались, и Анника вдруг словно мираж увидела перед глазами отрывок из дневника министра культуры.
Пожелание встречи для обсуждения важного вопроса.
— Ты сегодня что-то пила? — громко спросила Анника, стараясь перекричать внутренние голоса.
Анна некоторое время молчала, потом ответила:
— Не-а. — Она шмыгнула носом. — Но я думала об этом и даже налила себе стакан джина, но потом вылила его в туалет. С меня хватит, понимаешь?
Шум на кухне стих. Рыдания перешли в отдельные всхлипывания, дети замолкли.
— Сначала Мехмет, потом еще и это. Я не выдержу.
— Еще как выдержишь, — сказала Анника. — Одевайся и приезжай ко мне. Только не садись за руль.
— Не знаю, смогу ли я.
— Сможешь. Томас с детьми уезжает в Ваксхольм. Мне целый день нечего делать. Обещай, что ты приедешь.
— Я не могу больше оставаться здесь, я не выдержу-у-у-у…
Послышался новый приступ плача.
— На меня все время пялятся какие-то подонки, Миранду приходится все время возить, то к ним, то ко мне, зимой надо все время убирать снег…
— Приезжай, посмотрим, какие квартиры сдаются. Тебе надо переехать, как делают все нормальные люди.
Анна замолчала, громко дыша в трубку — сначала лихорадочно, потом спокойнее.
— Мне надо подумать.
— Ты знаешь, где я живу.
Калле прошел к Аннике от входной двери в своих красивых зеленых сапогах с отражателями. Щеки мальчика раскраснелись, ему было жарко в верхней одежде, широко открытые глаза возмущенно блестели.
— Почему папа на нас сердится?
Анника наклонилась к сыну, погладила его по щеке.
— Папа устал, — сказала она. — Он очень много работает. Но скоро все исправится.
Она, улыбнувшись, посмотрела в глаза сыну, внушая ему спокойствие и уверенность, которых не чувствовала и сама.
— Я хочу остаться дома с тобой, — захныкала Эллен.
Анника посмотрела на дочку, вспотевшую от волнения.
— Ко мне приедет Анна, она очень расстроена, и мне надо помочь ей в одном деле.
— Взрослые тоже иногда расстраиваются, — изрек Калле.
Анника отвернулась, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы, камень в груди снова зашевелился, разрывая ее изнутри. «Мои милые детки, мои любимые крошки».
— Вы же скоро вернетесь, — глухим голосом произнесла она, затягивая пояс халата.
Из холла в спальню вошел Томас. Он дымился от злости, казалось, над головой его повисла черная туча.
— Что ты ищешь? — окрепшим голосом спросила Анника.
— Мобильный телефон. Ты его не видела?
— Тебе обязательно брать его с собой?
Он посмотрел на нее как на идиотку.
— Ты не пробовал на него позвонить? — спросила Анника.
Презрение во взгляде Томаса сменилось удивлением. Он трудно сглотнул, наклонился над городским телефоном и набрал номер. Мобильный зазвонил в кармане его пальто.
— Езжай аккуратно, — сказала она, когда он выталкивал детей к двери.
