– Салют хочешь? Будет тебе салют! Из всех стволов, пониже поясницы!
Он явно чувствовал в Саймоне соперника.
Оба они были молоды, сильны и пользовались благосклонностью у женщин; и ремесло у них было фактически одинаковым – охранять и защищать. Чья же вина, что Ричард Саймон преуспел в этом занятии гораздо более красавца Масрура? Ведь сказано в суре третьей:
Аллаху принадлежит то, что в небесах, и то, что на земле. Значит, и судьбы людские!
Подумав об этом, Саймон усмехнулся. Взгляд его скользнул по орденам на груди Масрура, по сабле, изукрашенной брильянтами, и был он столь красноречив, что у племянника Абдаллаха гневно встопорщились усы.
– Не надо салюта, – сказал Саймон. – И не поминай то, что у меня ниже поясницы. Но если хочешь, можешь заглянуть в купальню и насладиться танцами, а заодно потереть мне спину.
Фигурка у Нази была восхитительной: хрупкие плечи, тонкий стан, изящные запястья и лодыжки, но груди полные и тяжелые, как виноградные гроздья. Вероятно, ее обучали искусству любви; невзирая на молодость и невинный вид, она могла дать сто очков вперед любой из девушек Саймона – кроме, быть может, многоопытной Долорес Чинта. Обстановка тоже способствовала всяким играм и развлечениям: в спальне царил таинственный полумрак, постель была мягче лебяжьего пуха, в парках, окружавших дворец, заливался соловьиный хор, а в широкие арочные окна заглядывал любопытный Арафат, местная луна, золотистая и блестящая, как кожа Нази.
Эта девушка, как все прочие плясуньи и танцовщицы, могла одарить благосклонностью эмировых гостей или оставить их поститься – до той поры, пока не прибудут они в сад Аллаха, где, как известно, тоже встречаются гурии. Выбор из этих двух вариантов зависел от Нази, хотя ее господин мог намекнуть насчет кого-то из гостей – но лишь намекнуть, а не приневолить. У арабов женщин уважали гораздо больше, чем на Уль-Исламе и даже в цивилизованной и вполне благополучной Сельджукии. Так что Нази была сейчас с Ричардом Саймоном по собственной воле, и в ласках ее не чувствовалось принуждения. Совсем наоборот! Они согревали Саймона гораздо лучше, чем теплые воды купальни и ароматные притирания, и он ощущал, как покидает его холод, бессильный перед нежностью Нази. Соловьиные трели еще не смолкли, еще не добрался до зенита Арафат, а Саймон уже позабыл о бану сулайм и бану килаб, об утонувшем верблюде, оскверненном источнике и взорванной бомбе. Ему было тепло – пожалуй, даже жарко.
В промежутке между переменой блюд, ласково поглаживая плечико Нази, он поинтересовался:
– Другие девушки, что танцуют перед эмиром, так же искусны, как ты? И так же нежны? Эмир сказал, что они обидятся, если я буду к ним невнимателен… Но будь моя воля, я бы провел все эти ночи с тобой.
Нази фыркнула. Ее ладошка блуждала по мускулистой груди Саймона. Он видел, как блестят в полутьме ее глаза.
– Все обучены, все искусны и все нежны, – шепнула она ему в самое ухо, – но я – лучше всех!
– Почему, моя голубка?
– Потому, что я здесь, с тобой. Лучшая женщина – та, до которой можно дотянуться руками.
И она куснула Саймона за мочку, а потом принялась его щекотать, повизгивая и давясь смехом. Он поймал ее ладошки и прижал к себе – где-то в области паха.
– Этому тебя тоже обучали, малышка?
– Ну-у, – протянула Нази, – и этому, и всему остальному… Я была очень способной ученицей!
Она попыталась вырваться и доказать это на деле, но Саймон держал крепко.
– Чему же учили еще? Танцам, языкам? Обычаям, истории? Искусству одеваться? Искусству соблазнения мужчин?
– Да, да, да! – Девушка извернулась, и ее теплые губы приникли к шее Саймона.
– И были экзамены? – спросил он, целуя прядь душистых волос.
– А разве сейчас – не экзамен? – Нази подтянула коленки и села ему на живот. Потом наклонилась и стала покачиваться из стороны в сторону, так что напряженные соски скользили по губам Саймона. – Ну, какую ты поставишь мне отметку?
– За танцы – высший балл, – отозвался Саймон, пытаясь поймать ртом спелую вишенку. – А вот что касается истории…
– Ты хочешь заняться со мной историей? – Нази выгнула тонкий стан и расхохоталась. – Историей! Надо же! В постели!
– Почему бы и нет? Всем остальным мы уже позанимались…
– И еще займемся! – Она с игривостью стиснула Саймона бедрами – раз, другой. Стерпеть такое было трудно, но он держался. Он надеялся выяснить некий факт, но подбираться к нужному вопросу полагалось не спеша – так, как кот подбирается к мышке.
– Знаешь, в истории – в той истории, где говорится о людях, есть много поучительного. И много забавного! Вот, например – твои глаза темны, как аравийская ночь, а мои похожи на дневное небо… Почему? Кто знает?
– Я! Я знаю! – Нази подпрыгнула в полном восторге. – Потому что ты – рыжий колумбийский сакс, а я – дочь благородного арабского племени! Что, съел? – И она принялась колыхать ягодицами – да в таком темпе, что Саймона прошиб пот.
Сглотнув, он пробормотал:
– Во-первых, я не рыжий и не колумбийский сакс, потому что родился на Тайяхате и там родились двенадцать колен моих предков. А во-вторых, у вашего пресветлого эмира, сына арабского племени, зрачки точь-в-точь как у меня… А это значит, что ты – невежественная девчонка! В истории, само собой… Все остальное ты делаешь отлично.
– Я – невежественная?! – оскорбилась Нази и, склонившись над Саймоном, укусила его за нижнюю губу. – Если хочешь знать, я помню всю родословную эмира! Все титулы, звания и почетные прозвища! Лакаб, кунья, алам, насаб и нисба «Лакаб, кунья, алам, насаб, нисба – элементы личного именования у арабов.»! Начиная с Эпохи Исхода! Вот так! Знай же, рыжий сакс с Тайяхата, что первым был Дидбан ад-Дивана Абу-л-Касим Сирадж ибн-Мусафар ат-Навфали, но он умер еще на Старой Земле. А вот его сын, Азиз ад-Дин Касим ибн-Сирадж…
– Погоди, – сказал Саймон, – не надо оглашать весь список. Пусть я рыжий тайяхатский сакс, но даже мне известно, что все предки эмира были светлоглазыми. А почему?
– Потому, – молвила Нази, лаская острым язычком его шею, – что эмиры наши происходят от самого пророка. А у пророка глаза были синими. Такими наградил его Аллах, чтобы он отличался от всех прочих арабов.
На сей счет у Саймона были большие сомнения, но выдержка его истощилась, и они с Нази перешли от истории к танцам. Или, если угодно, от теоретической генетики к практической. И занимались ею до утра.
А утром Саймон послал запрос на Колумбию, в Грин Ри-вер, в главную штаб-квартиру. Шалунья Нази могла верить в миф (имевший скорее всего местное происхождение) о синих глазах Мухаммада, однако Саймону требовалась точная информация, и он не сомневался, что ее получит. О пресветлом эмире в Грин Ривер наверняка располагали детальными данными. Ведь Абдаллах фактически был внештатным агентом ЦРУ – но, в отличие от штатных, жалованья не просил, а значит, работал из чистого интереса и по велению совести. Аллах Акбар относился к весьма беспокойным мирам, и веское слово потомка пророка значило здесь не меньше, чем вся резидентура ЦРУ. Они как бы служили взаимным дополнением друг другу: эмир воздействовал речами, а если речи пропадали втуне, являлся кто-нибудь вроде Ричарда Саймона, с фризерной бомбой в кармане. Или с другими средствами убеждения.
