…Князь Евгений Оболенский сновал по городу, словно взбесившийся челнок. В Гвардейский Экипаж, в казармы к измайловцам, в Московский полк, к Таврическому саду, где стоял второй батальон преображенцев. Повсюду встречало его деловитое спокойствие, характерное для подготовки к большим действам. Нигде ничего! Долетел слух, будто в казармах конной артиллерии взяты под стражу трое младших офицеров — да и то не разбери поймешь, свои или просто вовремя не явились. Ткнулся в казармы — внутрь не пускают. Новое дело! Нелегкая, ах, нелегкая! Неужто все пропало?!
Зряшно подъехали к казармам, уже к московским, и Рылеев с Пущиным. Их встретили запертые ворота.
— Но ведь Миша-то Бестужев там, внутри! — в отчаяньи воскликнул Рылеев. — Что ж он, бездействует, что ли?!
Но Михаил Бестужев не бездействовал.
Глава XIII
— Ребятушки! Все обман! Нас насильно присягать заставляют! — отчаянно кричал на стылом казарменном дворе Щепин-Ростовский. — Константин Павлович вовсе не отказывался! Он в цепях теперь, у себя в Варшаве! Младший брат оказался злодей старшему! А Его Высочество шеф полка за четыре станции задержан, тоже в цепях! Не пускают его сюда, не хотят, чтоб он вам правду сказал!
Щеку Михаила Бестужева дернула злобная гримаса. Ах, только б нелегкая не принесла проклятого тезку! Хоть на часок бы ему еще задержаться в дороге, хоть бы сани, что ли, опрокинулись! Ах, чертов Кушелев! Пора было, однако, подсоблять Щепину: тот уж хрипел.
— Ребята! — Закричал он пронзительно. — Целовали мы крест и Евангелие Государю Императору Константину Павловичу! Целовали или нет?!
— Да что там, понятно, целовали!
— Целовали крест!
— Всю правду говоришь!
— Так на что ж нам другой-то Государь?! — перекрывая разнобой солдатских выкриков, еще повысил голос Бестужев. — Нешто два Государя бывают?!
Бывают, мелькнула в голове вдруг ненужная мысль, некстати сказал. Ну как про Петра-то в ребячестве кто помнит?
Никто не помнил. Напротив того, довод о невозможности двух царей разом произвел впечатление.
— Взаправду в цепях Михаил-то Павлович? — робко спросил до невозможности конопатый солдат. — Молоденький-то такой! Жалко!
— А не жалко будет, коли кровь его невинная прольется?! — воскликнул уже Щепин-Ростовский. — На нас ведь падет, на кого ж еще!
Подходили все новые и новые солдаты, передние подступали ближе, сужая круг.
— Вестимо, на нас!
— А вот и брат мой! — Михаил Бестужев показал рукою на вошедшего в ворота Александра, подъехавшего на ваньке. Отчего-то был тот в гусарских сапогах, никак не должных к флигель-адъютантскому мундиру. — Он только что из Варшавы! Сейчас он нам всю правду скажет!
— Я только ночью примчал!
Солдаты расступались, пропуская Александра Бестужева в центр круга.
— Я только ночью примчал! — повторил Александр. — Я тайным образом был у Государя Императора, у Константина Павловича! Государь жалует вас, ребята, пятнадцатилетней службою да денежною прибавкой! На вас, московцы, он особо надеется! Разве подведете?[41]
— Ну что, нету еще Михаила-то в городе? — в тревоге шепнул брату младший Бестужев, когда Александр замолк, переводя дух.
— Нам нынче черт люльку качает, — выдохнул тот. — До сих пор не въехал. Пошло дело, пошло — я сейчас с Каховским столкнулся, лейб-гренадер-то поднять…
— Ну, так что, ребята, постоим за правду?! — выкликал меж тем Щепин-Ростовский. — Святое дело, самозванца остановить!
— За правду! За Константина!
— За Константина Павловича!!
Морозный воздух пьянил, как шампанское. Все трое, стоявших в круге, ощущали одно: снежный ком покатился. Самого большого снежного кома не скатаешь, не вылепив перед тем маленького снежка, к коему будет липнуть весь снег на пути. Уже неважно, сколько солдат слушало, сколько верило…
— Ну так что — по ротам?! — решился наконец Александр Бестужев. — По ротам!!
— По ротам!!
— По ротам!!
Нежданно и так кстати забил барабан. Михаил Бестужев, не в силах сдержать переполнявшего грудь восторга, радостно, коротко расхохотался.
Люди сдвинулись наконец с места, потекли к казармам.
— А кто не будет держаться прежней присяги, того колоть!
Не прошло и получаса, как 3-я и 6-я роты начали построение на дворе.
Меж тем подпоручик Веригин, что попытался было помешать, оказался зажат между Щепиным с обнаженною саблей и Александром Бестужевым, поднявшим пистолет.
— А ну кричи ура Константину! — к смеху солдат понуждал Бестужев. — Кричи, покуда цел!
— Бестужев, Щепин… Это неблагородно, вы меня вынуждаете! — жалобной сбивчивой скороговоркой умолял Веригин. — Вы меня вынуждаете, я вам говорю, вы меня силой вынуждаете!
— Да полно! — Бестужев расхохотался. — Ни малейшего принуждения, любезный! Либо кричишь за Константина, либо прямым ходом отправляешься навещать троюродную прабабушку!
— Да и то не весь выбор, — подхватил Щепин, пьянея на глазах без вина. — Можем зарубить, можем пристрелить, может Саша тебя прикончить, могу я! Да ты свободен, брат, как аквилон!
— Ай, порты обмочит!
— Рубить его да вся недолга!
Солдаты хохотали, уже злым, уже тоже пьяным был их гогот. Смерть была в этом веселье — нетерпеливая, алчная. Свой голод она насытит все одно — но пусть уж кем-нибудь другим!
— Ура, Константин! — выкрикнул Веригин, жмурясь, чтоб не видеть многоглазой смерти. Крик прозвучал жалко, слабо.
— Не слыхать!
— Раньше-то погромче крикивал!
— Так вот, Николаша, ребятам слышно плохо! — Щепин играл саблей. — Нутко на bis!
— Ура, Константин!
— То-то же!
Николай Веригин не враз понял, что его оставили в покое. Ни Щепина, ни Бестужева больше не было с ним рядом. Все новые лица — и солдаты и офицеры — кто радостно возбужден, кто растерян и бледен, выстраивались на дворе. Часть людской массы, вылившись из ворот, перетекла уже на Фонтанку. Никому не нужный, он стоял у оштукатуренной стены. Картину бунта заволокло водянистой пеленой: слезы катились по щекам, стекали в рот. Прощай, честь! Ведь трусом не считал себя никогда, не хуже других подходил к барьеру… Но то, что происходило сейчас, было много страшней любой дуэли.
Уже никого не смущаясь, Веригин уткнулся лицом в обжигающе холодную стену и громко заплакал.
