Он все еще видел картину недавнего боя в квартире. Он воплотился в Чайку, наблюдал ее глазами, а форское зелье усиливало резкость воспроизведения – стоило чуть напрячься, и видения в памяти становились яркими, как в кино, и объемными. «Визуализация зрительных впечатлений, – как не о себе подумал Хиллари, – следующая фаза – галлюцинации…»
Но форские травы (это он знал по опыту), сколько их ни кури, глюков не вызывали, только сон пропадал начисто, и можно было грезить наяву, даже не грезить, а до мельчайших деталей воскрешать пережитое.
Вот и сейчас Хиллари прокручивал вновь и вновь некоторые заинтересовавшие его моменты, пытаясь найти взаимосвязь между ними:
– Выстрел произведен согласно рабочей инструкции – это Ветеран. Решение принято гораздо раньше; у него даже на долю секунды не возникло промедления. Увидел, идентифицировал, как только в анализаторе появилось «F60.5», – немедленно выстрелил.
Ни сомнения, ни колебания… Даже стычки между Законами не было. Когда наезжает Закон на Закон – идет отсрочка принятия решения; киборг колеблется, двигательные функции замедляются. Ничего подобного! Ветеран выстрелил, как в тире, на испытательных стрельбах, с той же реакцией (Хиллари проверил), не раздумывая… Этот боевой киборг группы усиления, презрев Первый Закон, палил по человеку. Какой он ни маньяк, он – человек. И если этот факт станет достоянием гласности, то BIC – конец. Но он, Хиллари, постарается, чтобы это никогда не всплыло и никто об этом не узнал. Никто, кроме Машталера… «Пусть лауреат покрутится, объясняя, что и как, только сам фактический материал я ему не дам».
А вот еще.
«Я не могу в тебя стрелять!» – это Косичка говорит Чайке. Почему «не могу»? Киборги безжалостны друг к другу. Та же Косичка, воскликнув: «Чайка, сестренка, ты жива!», добавила: «Лил, убей второго!» Кэннан еле спасся. Хиллари четко видит, приближая лицо, как Косичка колеблется, пистолет в ее руке подрагивает. Идет сшибка Законов! Но каких? Почему? Один киборг стреляет в человека, а другой не может (действительно НЕ МОЖЕТ!) выстрелить в себе подобного? Надо поймать Косичку во что бы то ни стало; вот она – недостающая деталь мозаики…
– Я говорю, говорю, а ты, кажется, меня не слышишь! – с обидой в голосе громко произносит Гаст, и Хиллари возвращается в реальность. Гаст встрепан, возбужден, он пытается собрать дискеты одной рукой, жестикулируя и наливая себе сок другой. А еще он жует. Сок переливается через край, дискеты падают со стола на пол с тихим пластиковым треском.
– А, черт… – Гаст, не в силах разорваться, поперхивается и, забыв уже обо всем, натужно кашляет до слез в глазах и покраснения лица. «Дискоординация от сильной усталости», – автоматически всплывает в мозгу Хиллари; внутренний голос звучит так четко, словно комментирует демонстрационный фильм по психологии. Хиллари это не нравится. Не нравится четкость звучащего в голове голоса, не нравится автоматизм и независимость мыслей; он не может думать сознательно, мысли возникают сами по себе, заполняя его. Из глубины мозга, откуда-то из-за глаз появляется тревога и начинает разрастаться, спускаясь вниз – к горлу; горло перехватывает спазм, становится трудно дышать, и Хиллари чуть запрокидывает голову – он часто так сидел в молодости, пытаясь справиться с удушьем; тревога охватывает сердце – и оно пускается вскачь, наполняя грудь и голову глухой пульсацией. 90 ударов в минуту – беспричинная тревога и тоска, 100—110 – необъяснимый, непреходящий страх без названия, 120 и выше – панический приступ, когда хочется выскочить из дома и бежать прочь по темным улицам. Неважно – куда, главное – прочь от этих стен, от этих мыслей, от себя. «Нужно немедленно к врачу, – понял Хиллари, – пока не началась атака…»
Гаст уже откашлялся, с мерзким хлюпающим звуком (все звуки стали для Хиллари громкими, раздражающими, неприятно режущими слух) слизнул пролитый сок со стола, потом, присев на корточки, собрал дискеты.
– Я слушаю, – напомнил о себе Хиллари.
– Жаль, говорю, что Чайка слетела, – Гаст вместо галеты сунул в рот дискету и попытался укусить. Хиллари, озабоченный частотой своего пульса, даже не удивился. Гаст с любопытством пытался прочесть текст на корпусе, потом сунул ее Хиллари: – Что это за фирма, выпускают не пойми что…
– Гаст, это дискета. Галету ты держишь в другой руке…
Гаст недоуменно поднял обе руки, сличил оба продукта и дико расхохотался:
– Хил, да у нас крыша едет! Я в натуре чокнулся, а ты весь зеленый, как форская трава. Чайка сломалась, а я так на нее рассчитывал. Мозги ведь не железные; у меня уже левая рука не знает, что делает правая. Еще пара таких деньков, и я в полную нирвану впаду, меня живьем в рай возьмут. А тут еще Фанка вскрывать…
– Дался тебе этот Фанк, – с раздражением отозвался Хиллари. – Сидит, есть не просит!
– А вторую точку зрения на акцию, – устремил на него взгляд Гаст, – с кого писать будем? Или подадим события в двух версиях, чтобы правосудие озадачить?
– Фанка не трогать, – напомнил Хиллари, мгновенно схватив суть – перестрелка на Энбэйк. Гаст продолжает решать свою задачу: серых он подчистил, но остались Фанк и Маска, в них тоже есть записи. – А что та воинственная мартышка?
– Я смотрел ее память на F60.5, хоть и пришлось набрехаться с Пальмером; у нее лакуны на него, обширные провалы. Похоже на приоритетное стирание.
– Вытри все начисто, чтобы и следа не осталось. Расширь лакуну в дыру. Только жги наверняка, чтобы реверс был невозможен, а то… ты сам видел.
Гаст довольно сощурил глаза; такое решение его вполне устраивало.
Хиллари все же сдержал обещание, и из лаборатории пошел тем же коридором, чувствуя нарастающий страх и ускоряющийся пульс. Он с досадой вспомнил, что хотел побывать у Нанджу утром, но в суматохе начисто забыл, а теперь поздно – время упущено. Коридоры были темными, пустынными, уходящими куда-то в бесконечность, как во сне. Разметочные линии зон отделились от пола и повисли в воздухе; Хиллари боялся споткнуться и наступить на них. При повороте головы коридор смещался, принимая иное направление, и новая волна страха охватывала Хиллари. Он зашел в холл, где утром шли работы. Пол был чисто вымыт. Здесь собраны напольные и навесные конструкции, заполненные дренажом и грунтом, и некоторые растения уже обрели постоянную прописку. В нижней ванне красовались разноцветными листьями королевские бегонии и сенсивьеры, а средний ярус занимало вышеупомянутое «дерево» – кривое, с переплетенным, скрученным стеблем на корнях-подпорках, с огромными темно-зелеными листьями в дырах, разделенных широкими перемычками, оно показалось Хиллари живым, шевелящимся клубком змей, не то червей. Покачивая листьями и напрягаясь, оно лезло из земли, и пугающие тени расползались по стенам. В нос ударил густой терпкий запах свежеполитой земли. Кругом ни души, только тени, в которых взгляд Хиллари выхватывал то искаженное ненавистью лицо, то тянущиеся щупальца, то согнутые мрачные фигуры, то пасть с оскалом зубов. Не в силах сдержать разбушевавшуюся фантазию и ощущая стоящий в горле ком, Хиллари развернулся и быстро пошел вон из дендрария. Напоследок он явственно увидел скользнувшую по краю поля зрения большую серую крысу без хвоста и прибавил шагу.
