Если бы Таннер был в меньшей степени мужчиной, он бы отступил и стал издали наблюдать, как распускается любовь Эбби и Патрика. Но что-то удерживало его от этого.
Таннер взглянул на морщинистую поверхность озера, потом спешился и повернулся к Эбби. Ее гладкие щеки слегка розовели, глаза сверкали как изумруды. Великий Боже! Он желал ее как никакую другую женщину!
Таннер бросил плащ на землю.
— Ну что ж… учите меня танцам, — сдался он. — Вы умеете вальсировать, мисс?
Эбби умела. Правда, она никогда не танцевала прежде, потому что папа не одобрял подобных развлечений, но она не раз видела, как это делают другие, и часто, кружась в одиночестве по комнате, воображала, что рядом с ней танцует высокий молодой человек приятной наружности. До сих пор единственным танцем, который ей удалось станцевать на празднике урожая, была полька. Этот поднимающий настроение танец заставил ее сердце биться, как птичку в клетке. Но это было ничто по сравнению с тем чувством, которое она испытала, услышав предложение Таннера. Эбби почувствовала напряжение в каждом мускуле. У нее едва не остановилось сердце, пока она делала несколько шагов навстречу ему.
— Руки нужно положить даме сюда, — прошептала она.
Одной рукой Таннер обнял ее за талию, во вторую она вложила свою ладошку. Он слегка прижал ее к себе и прошептал:
— Ну, начинайте мурлыкать свой вальс.
Эбби подняла глаза на возлюбленного. Она думала только о том, что он находится близко, что она может дотянуться и поцеловать его. Если он захочет… если она захочет…
— Ну же… пойте! — приказал Таннер.
Петь Эбби не отважилась, но она припомнила подходящую мелодию на три четверти, и они принялись танцевать прямо на берегу озера Мичиган. Сперва движения их были скованны, потому что Эбби никак не могла успокоиться. Она и не рассчитывала, что Таннер клюнет на ее удочку. Постепенно она воспламенилась. Женщина сразу поняла, что партнер ее танцевать умеет, но ей вовсе не хотелось думать о тех, с кем он танцевал раньше. Потому что сейчас он был с ней.
Взгляды их встретились. Ветер перебирал его волосы. Если ей предстоит умереть, то в раю будет так же хорошо. Глаза Таннера предупреждали Эбби, что рай — труднодоступное место. Макнайт откашлялся:
— Я понимаю, что, возможно, слишком спешу со своим опросом, но мне нужно знать, не беременны ли вы?
Мелодия умерла у Эбби на губах. Она споткнулась и едва не упала. Опять то же самое. Неужели все это — поездка на озеро, танец — только ради одного вопроса? А что, если она солжет ему? Если скажет, что регулы так и не наступили? Что он сделает тогда?
— Ну, Эбби? — Таннер сжал ее руку. Женщина покачала головой, не в силах солгать даже ради того, чтобы удержать возлюбленного. Макнайт нахмурился:
— Значит ли это нет или это значит, что вы не уверены?
— Нет, я не беременна.
— Вы уверены?
— Да, я уверена, черт подери! — воскликнула женщина, воинственно прищурившись, и спросила: — А что бы вы сделали, если бы я была в положении?
Таннер отступил на шаг:
— Так как этого не произошло, то ответ не имеет значения.
— Для меня — имеет, — настаивала Эбби. Макнайт сжал челюсти и пристально посмотрел на Эбби. Потом горестно вздохнул:
— Я незаконнорожденный. Моя мать понятия не имела, кто мой отец. — Таннер покачал головой, как бы прогоняя мрачные мысли. — Я бы не хотел, чтобы мои дети считались незаконнорожденными.
Эбби скрестила руки на груди, хотя больше всего ей хотелось обнять Таннера. Несмотря на внушительность позы, выглядел он беззащитным. Эбби чувствовала, как болят раны его души.
— Но у нас могут быть дети, — дрожащим голосом прошептала она. — И они не будут незаконнорожденными.
— Сукин сын! — пробормотал Таннер. — Но ведь их нет, не так ли? Эбби, нам хорошо в постели, я не спорю, но это недостаточная причина для заключения брака.
Эбби тяжело дышала. У нее был в запасе ответ, холодный, резкий и прямой, как и его слова:
— Я понимаю.
— Нет, я не думаю, что вы хорошо все понимаете. Но на приеме вы поймете все. Вы внучка могущественного Вилларда Хогана, и после приема вы будете причислены к сливкам здешнего общества. А я так и останусь незаконнорожденным наемником, которого ваш дедушка нанял, чтобы разыскать вас. Я не вписываюсь в вашу жизнь.
— Но вы можете, можете… — шептала Эбби.
— Нет, не могу. Да и не хочу.
— Тогда я брошу все это. Я никогда не хотела быть богатой, — настаивала Эбби. — Я не хотела приезжать сюда. Мы вместе можем уехать…
— Нет! Черт побери! Ничего не выйдет, Эбби! Вы будете ненавидеть меня до конца жизни. Мы слишком разные люди.
Лицо Таннера было суровым, брови насупились, глаза стали почти черными, кулаки были крепко сжаты. Эбби пожалела о том, что пыталась соблазнить его с помощью духов, нарядов и флирта с другими мужчинами, Таннер Макнайт держался от нее на расстоянии из внутреннего благородства. Их разделяло его неколебимое чувство чести и ее положение в обществе.
Эбби опустила глаза и взглянула на до блеска начищенные носки своих новых сапог для верховой езды, выглядывающие из-под новехонькой юбки. И она поняла, что, действительно, потеряла все, что имело для нее значение. Теперь она была всего лишь хорошо одетым манекеном, лишенным жизни.
Женщина хотела что-то сказать, но слова застряли в горле.
— Тогда… тогда лучше, если вы перестанете работать на дедушку, — с трудом выговорила она.
— Кто-то же должен защищать вас.
— Защищать меня нужно только от вас! — взорвалась Эбби. — Обижает меня только один человек! Вы!
Не в силах видеть больше Таннера, такого далекого и близкого, Эбби повернулась и зашагала к лошадям. Пустив кобылку галопом, она совсем забыла о блокноте и карандашах. Больше ничто не имеет для нее значения.
Виллард Хоган предложил тост за свою прелестную внучку и за ее возвращение в лоно семьи. Патрик Брэди, партнер Эбби за обеденным столом, провозгласил тост за красоту и живой ум молодой женщины. Джошуа Гамильтон, управляющий самым надежным банком Чикаго, главный акционер нескольких прибыльных предприятий Хогана, и его жена Эулалия Гамильтон, королева чикагского высшего общества, произнесли тост, приветствуя богатую наследницу от имени самых почтенных граждан Чикаго. Эбби терпеливо выслушала речи, произнесенные в ее честь, и в промежутках между тостами осушила целый фужер с шампанским, будто заливая боль, которая терзала ее. Нужно сохранять спокойствие. Она не может позволить себе ни истерики, ни даже излишней взволнованности. Ведь присутствующие здесь люди ни в чем не виноваты. Ее дедушка тоже ни в чем не виноват. Они не заслужили того, чтобы стать свидетелями ее истерики.
