— Как часто проводят в вашей школе вечер встречи с выпускниками?
— Каждый год. В феврале. А что?
— Вы посещаете эти вечера?
— Когда у меня есть время… Язык — такое дело, что его нельзя запускать. Надо совершенствоваться, надо говорить. Без живого общения язык мертв. А с кем мне говорить в школе? С учениками?! Они ничего не знают и не желают знать. Английский они еще как-то учат, но французским больше не интересуются… Раньше было по-другому, а теперь только так. Что я могу сделать для них? Просто быть в школе, что же еще… По крайней мере, у меня есть надежда, что хоть один ученик из целого выпуска будет что-то знать. Сможет прочесть текст, при случае объясниться… И на большее я не рассчитываю. Уже давно.
— Прекрасно, но вы не ответили мне на мой вопрос. Вы посещаете эти вечера?
— Иногда. Я же сказал вам — я стараюсь больше заниматься вне школы. Времени у меня мало.
— Прекрасно. Все это замечательно, но все же ответьте, по возможности точно, в этом году был вечер встречи выпускников?
— Ах, вы об этом? Был, был…
— И вы, как я понимаю, на нем тоже были, раз так уверенно говорите, что он был?
— И я был… И что тут такого?
— Ничего, можете быть спокойны. Меня интересует вот что: кто из прошлых выпускников посетил этот вечер?
— Ну, вы спросите тоже… — Шахов вдруг визгливо рассмеялся. — Их было много!
— Вот и славно, что много. И все же — можете вспомнить хоть кого-то?
— Кого, например?
— Кого хотите. Кто бросился в глаза.
— Я не понимаю, какое это имеет отношение к моему задержанию! — вскрикнул Шахов. Он становился все неувереннее и раздражался все чаще. — Это просто немыслимо! Вы мне даже не объяснили, за что я задержан!
— Объясню, но позже, — мило улыбнулся следователь. — Не беспокойтесь, мои действия законны. Вы видели санкцию на обыск?
— Видел! Какие там у меня наркотики!
Следователь едва не взвыл, вспомнив, какими трудами далась ему эта санкция. В конце концов, он провел ее как санкцию на обыск по обнаружению наркотиков — тут трудностей было куда меньше. И Шахов до сих пор не подозревает, что именно искали у него в квартире. «Не подозревает или уже знает? — Следователь тщетно вглядывался в его лицо. — Если знает, то ведет себя как хитрая лиса, матерый уголовник… Или просто ломает комедию… Что на него вполне похоже. Но не может же не подозревать!» И он ласково спросил:
— Что же вы так переживаете? Мы только расспросим вас как полагается, и вы будете совершенно свободны. Если говорите, что наркотиков у вас нет.
— Я с ума сойду — зачем мне наркотики?! Откуда у меня наркотики?! Ученики, что ли, подкинули?! Или вы сами?! Я слышал про такое, только не понимаю, зачем вам это надо… Но если вы что-то там нашли — я предупреждаю, что это было подкинуто! Подкинуто!
«Крышка тебе! — решил следователь. — Подкинуто! Невинная овечка!»
— Мы с вами говорили о вечере встречи. Ну, так что же? Можете кого-то припомнить?
— Ах, ради Бога! — воскликнул Шахов. — Да там было человек пятьдесят!
— А кто-нибудь из старых любимых учеников?
— У меня не было любимых учеников.
— Неужели? При вашем-то отношении к работе? Ни одного любимого ученика или ученицы?!
— Я запрещаю вам издеваться над моей работой! Довольно мне этих издевок!
— Кто же издевается? Я просто удивлен тем, что у вас за долгие годы работы не оказалось ни одного ученика, о котором вы потом могли бы вспомнить… Это по меньшей мере странно.
— Послушайте, вы, кажется мне, человек интеллигентный… — начал Шахов. Его длинный нос вспотел.
Следователь скучающе посмотрел в окно. Немытое стекло плохо пропускало солнечные лучи, но, несмотря на это, он понял — сегодня в Москве будет настоящая душегубка. «Если я не закончу с этим типом сегодня, завтра я буду покойником…» — подумал он.
А Шахов тем временем горячо объяснял:
— Представьте себе, как бы я сохранял какие-то отношения с выпускниками? Ну представьте! Особенно теперь! Все они, когда заканчивают школу, больше не желают об этом вспоминать никогда. Если приходят на эти вечера встречи, то только затем, чтобы выпить где-нибудь старой компанией. И меня в эту компанию они не пригласят! Не пригласят, не думайте!
— Вы этим, кажется, очень расстроены?
— Да ничуть! Я просто думаю, что после того, как их пребывание в школе окончено, вряд ли кто-то вспоминает учителей иначе чем с руганью… И тут дети где-то правы! Правы, потому что учителя тоже бывают безобразные… Но все же хотелось бы, чтобы тебя хоть в лицо помнили. Не помнят! Не помнят даже те, с кем я возился все свободное время! Иногда даже не здороваются… Какие уж тут отношения… Да и притом… Знаете, жизнь после школы предъявляет к ним совсем другие требования, чем мы… Другие добродетели, знаете ли… Надо быть зубастым, грубым, пробивным. Мы их учили черт знает чему, так они полагают. Им это не нужно. И не знаю, какую школу им надо посещать, чтобы потом было легче жить… Во всяком случае — не общеобразовательную… Или же эта школа должна сама измениться и приспособиться к жизни… Я пытаюсь как-то это сделать. Больше уделяю внимания практике, чем теории языка. Им все равно не поможет грамматика, так пусть затвердят хоть какие-то фразы… Меня часто ругают за это. Пардон, надо поправиться — ругали. Теперь никому нет дела до того, как и что я преподаю. Раньше было, теперь нет… Это тоже понятно и объяснимо. Времена переменились… А я не смог приспособиться. Отсюда все шишки, которые на меня валятся…
— Да, ситуация, которую вы мне обрисовали, действительно беспросветна, — согласился следователь. — Вам можно посочувствовать.
— Не издевайтесь, прошу вас!
— Да что же это — я над вами не издевался и не собираюсь издеваться! — возмутился следователь. — Давайте говорить серьезно.
— Давайте. Вы меня спросили про выпускников, которые были на том вечере?
— Именно. Вспомнили кого-нибудь?
— Вспомнил, но…
— В чем дело?
— Не уверен, что они были в этом году, а не в прошлом… У меня, знаете ли, прескверная память… Ужасная. Это мой бич всю жизнь…
— У меня тоже плохая память, — пококетничал следователь. — Если вы не вспомните — кто же вспомнит? Только не я.
— Ну, по-моему… Были девочки из выпуска восемьдесят шестого года… — неуверенно сказал Шахов. — Но я предупреждаю — точно не скажу, в этом году или в прошлом!
— А что за девочки?
— По-моему… Катя Фомина и еще Анжелика Вальковская… — Шахов немного помолчал и неуверенно сказал: — Кажется, все.
— Как — все?! — поразился следователь. Так-таки они одни и были? Их же было пятьдесят человек, по вашим словам! Вы запомнили только их?!
