Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
Пока я примирялась с реальностью смерти, что-то тяжелое ударило меня в затылок, едва не сбив с ног. Я обернулась и увидела обезьяну, сидевшую в нескольких шагах от меня, в лапах она держала мои очки. А я и забыла про них. Рыжевато-бурая, со сморщенной нахальной физиономией, обезьяна крутила очки, точно дразня меня. Воришка, должно быть, сидела на крыше или на дереве, выжидая удобный момент. Я посмотрела на эту инкарнацию Ханумана и внезапно, быть может благодаря тому, что смотрела теперь на мир без очков, осознала, сколь тщетны чувства вины и сожаления. У нас просто разный счет времени.
Потеря очков не сильно меня расстроила. Сама не знаю почему, я решила заглянуть и в буддийский храм. Гарри ползал на коленях у ног Будды, поправляя разбросанные подношения, собирая в бумажный мешок засохшие яблочные ломтики и пожухлые цветы и напевая песенку из «Волшебника страны Оз»: «Мы идем к волшебнику…» Такой забавный.
— Привет, Гарри.
Он замер и повернулся:
— Эви. Рад вас видеть.
— Надеюсь, не помешала.
— Вовсе нет. — Его лицо расползлось в мягкой улыбке. — Чем могу помочь?
Я хотела спросить, почему мы все должны умереть и что нам нужно делать при жизни, но сказала другое:
— Я по поводу того перевода с урду.
— А, да. Это интересно, очень интересно. — Гарри опустил мешок с мусором и вытер руки. — Речь в тех записях идет о случае сати, имевшем место в 1858-м.
— Сати?
— Это ритуал самосожжения вдовы вместе с мужем на похоронном костре.
Я зябко поежилась:
— Разве этот ритуал не запретили?
— Запретили. Кажется, в 1848-м. Но… он жив и по сей день.
По рукам побежали мурашки. Перед глазами, как ни пыталась я отключить воображение, возник почерневший, сморщенный труп Мартина на высоком похоронном костре. Я точно знала, что никогда бы не пошла за ним в огонь, и нисколько не сомневалась, что и он не пожелал бы этого.
— Но почему женщины делают это?
Гарри помедлил, прежде чем ответить:
— Традиция. Чувство обреченности. Вдовы, пожертвовавшие собой, дабы почтить память мужа, считаются мученицами. — Он задумался. — Сати совершают женщины всех каст, хотя, строго говоря, его не совершают — в него, скорее, впадают, как в состояние благодати. Разумеется, мотивы далеко не всегда столь возвышенные и благородные. Иногда. Если вдове грозит бедность, даже нищета… да. Ганди говорит, что бедность есть наихудшая форма насилия.
Интересно, взошла ли вдова на костер спокойно и достойно или бросилась в пламя сломя голову? Могли ли ее принудить или опоить? Потеряла ли она сознание от дыма или кричала, когда ее коснулся огонь? Думать об этом не хотелось.
— Но какое отношение имела к этому Адела Уинфилд?
— Судя по всему, мисс Уинфилд присутствовала при сати.
— Почему? Кого кремировали?
— В записи говорится лишь о присутствии мисс Уинфилд. Что само по себе довольно странно. Индийским женщинам не дозволяется даже стоять вблизи костра. Присутствие же на похоронах англичанки — событие экстраординарное.
— Не могу даже представить такое. Сознательно пойти на то, чтобы сгореть заживо…
— Есть вещи похуже смерти.
Я как будто почувствовала на себе взгляд Будды.
— Реинкарнация?
— Нет. — Гарри решительно покачал головой. — Смысл реинкарнации — пройти так далеко, чтобы потребности в дальнейшей реинкарнации уже не было.
— Так вы стремитесь к забытью?
— Я бы, пожалуй, назвал это умиротворенностью. — Гарри помолчал. — Извините, заболтался. — Он улыбнулся: — Что-нибудь еще?
Прогоняет? Я покачала головой:
— Спасибо. Вы были очень добры.
— Тогда давайте попрощаемся. Я слишком долго оставался в ашраме, пытаясь быть кем-то, кем не являюсь. На следующей неделе уезжаю к Ганди в Калькутту. Пора браться за дело.
У меня дрогнуло сердце.
— Разве в Калькутте не опасно?
— Жизнь вообще опасна. — Он наклонил голову, словно разговаривал с ребенком. — Но каким станет мир, если мы будем заботиться только о собственной безопасности?
Глава 35
Билли с коробкой уже отправились спать, когда из клуба вернулся Мартин. Я стояла на веранде, смотрела, как он заводит «паккард» в старую конюшню, как идет потом через двор под начавшимся дождем. Он взбежал по ступенькам, потряс головой, точно промокший пес, снял очки, и я пожалела, что оборвала его утром, не дала рассказать про сон. Я встретила его на верхней ступеньке и поцеловала в щеку — он вздрогнул и как будто смутился.
В комнате Мартин переоделся в сухое и поставил пластинку Этель Уотерс, «Штормовая погода». Голос хора — горестная песнь об утерянной любви и нескончаемом дожде — как удар в лицо.
Мартин вытянулся на диване, но, когда я прилегла с другой стороны и игриво потерлась ногами о его ноги, перебрался в кресло. Влажная дневная духота не отступала; мы слушали, как дождь стучит по крыше и Этель все горюет по любимому. Серые и зеленые водяные стены сомкнулись со всех сторон, заключив нас в жаркую, липкую ловушку. Песня закончилась вместе с дождем, и откуда-то со стороны, может быть из соседнего дома, до нас долетел другой жалобный женский голос. Слушать эту священную рагу было куда приятнее, чем горести Этель.
— Мне здесь нравится, — сказала я.
— Да. Захватывает сильно.
— Расскажи про сон. Тот, хороший.
Мартин поднялся и поставил другую пластинку — «Все не так, как было» Дюка Эллингтона.
— Вообще-то, я его уже не помню, осталось только ощущение. Я играл на пианино, и мне было… я чувствовал себя так, как раньше… до Эльзы.
— Значит, ты все еще можешь радоваться.
— Только во сне.
— Нет. Все вернется, если ты простишь себя.
Он метнул в меня испепеляющий взгляд.
— Начиталась Роберта Кольера?[29]Бла-бла-бла, ты это можешь и прочая муть?
— Не говори со мной так.
Резкость в моем голосе заставила его воздержаться от продолжения. Мы молчали. Наконец пластинка кончилась, игла соскочила с дорожки.
— Это невыносимо, — сказала я.
— Поставлю другую.
— Я не о пластинке.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
