Через неделю их должны были привезти назад.
На успех Павел не рассчитывал, предвидя, что результат будет тот же. Намазывать можно, а кушать – нельзя.
Павел чувствовал, что заходит в тупик. И прежде всего, раздражало, что нет теории. Экспериментальная часть исследования, лишенная теории, – это дорога наобум. Это дорога слепого в темном лесу.
Павел усмехнулся, припомнив непристойный анекдот. Про то, как одноглазый повел слепцов в деревню на дискотеку… Забавный такой анекдот, хотя и глупый! Концовка там смешная, когда одноглазый единственным оком своим на сук напоролся, он вскрикнул: – «Ну все! Пришли, ребята!» А слепцы обрадовались и закричали: – «Здравствуйте, девочки!»
В общем, тоже… Пришли! Ничего не получается. А вообще – может ли получиться?
Но если в природе существуют природные космические брызги с идеальными гироскопическими свойствами, то их можно воссоздать? Но тогда, если так рассуждать, можно воссоздать и человека, и интеллект, и живую клетку из неживой органики, и душу….. Так что сам факт существования чего-то в природе – еще не основание для того, чтобы утверждать, что человек может.
И Павел приуныл. И Павел затосковал по Алтаю. А впрочем, это была мысль.
Если не получается с общей теорией импактитов, и если начальство такое щедрое, что не остановилось даже перед Конгрессом и перед миллиардными затратами, то почему бы не раскрутить это начальство на приятный вояж?
И Павел сел писать новую докладную, повторно обосновывая необходимость экспедиции на Алтай.
Через два дня его вызвали к новому главному администратору.
В океанариуме, стеклянная стенка которого выходила в громадную белоснежную приемную, мирно плавали тропические рыбки разнообразнейших расцветок.
(6)
– Ну скажи, ну не мучь меня, я же вижу по твоему лицу, что ты знаешь, – рукой, затянутой в красную до локтя перчатку, Татьяна тронула Фитцсиммонса за рукав.
Колин усмехнулся краешками губ…
Он это умел делать так красиво, что, когда камера наезжала на его лицо самым крупным планом, сидящие в зале девушки переставали жевать свой поп-корн и, не отдавая себе отчета, мысленно изменяли своим парням и своим мужьям с обладателем этой неуловимой, как у Джоконды, улыбки.
Колин усмехнулся и не ответил.
Они ехали на церемонию.
Впереди, рядом с шофером, отделенный от салона толстым звуконепроницаемым стеклом, сидел старший бодигард Колина. Как и положено бодигарду – в черном похоронном костюме, белой сорочке, повязанной черным галстуком и в черных светозащитных очках. Бодигард постоянно что-то говорил в свою «воки-токи», помогая водителю выдерживать график движения. Лимузин с Колином и Татьяной должен был прибыть точно в семнадцать часов сорок четыре минуты. Ни секундой раньше – ни секундой позже, потому как парад прибытия звезд на церемонию выдерживался самым строгим образом.
Машины подъезжали к красной дорожке славы одна за одной, и на выход каждой новой пары звезд по регламенту отпускалось ровно шестьдесят секунд…
Конвейер славы работал как часы, не хуже, чем на заводах «Дженерал моторс», каждую минуту выдавая под вспышки фотографов-папарацци новую парочку – одну другой краше и славней.
Безусловно, в расписании прибытия была своя фишка. Она состояла в том, что более знаменитые прибывали позднее менее знаменитых. Поэтому порой на дорожке славы происходили настоящие скандальные потасовки, ради которых свора толпящихся здесь стервятников – журналистов – была готова продать души черту, лишь бы что-нибудь этакое непременно случилось!
Таня вспоминала, как в позапрошлом году здесь, на этой дорожке, обменялись толчками в могучие груди два кумира киноманов – Арнульф Шварценблюхер и Сильвио Ступпонэ. А до этого, такими же тычками в грудки, типа «ты чего, а ты чего!?», обменивались Клодт Дум Дам и Питер Сэйвал…
Но бывало, что и дамочки учиняли скандал. Особенно выходящие в тираж.
Так, говорили, будто однажды сама Мэрилин Монро получила здесь пощечину от Эмми Смит – бывшей любовницы своего режиссера…
– Колин, я вся дрожу, ты хочешь моей смерти, я… да я просто, как пятилетняя девочка, могу описаться от страха и тебя, между прочим, опозорить, так что ты уж лучше скажи, кто? Лиза Стоунло или Натали Дюре?
Колин снова улыбнулся краешками губ.
– Таня, пока не поздно, давай остановимся возле универсама и попросим Винни, пусть сбегает купит для тебя самый большой памперс для взрослых девочек.
Татьяна обиженно отвернулась и надула губки.
Впрочем, бежать или посылать кого-либо за памперсом было уже поздно. Они подъезжали.
Лимузин медленно вырулил в подъездной рукав и уж было пристроился в хвост такому же блестящему автомобилю, который только-только выгрузил роскошную парочку…
– Перед нами Бен Логгарт и Анета Барклоу, а за нами – Энгельберт Лоуретти и Милана Смит, – сказал Колин, натягивая белые перчатки…
Он всегда, готовясь к бесчисленным рукопожатиям, надевал тонкие белые перчатки. Об этом писали.
Винни первым выпрыгнул из машины и, раскрыв заднюю дверцу со стороны Татьяны, встал в сторожевую стойку, по-снайперски поворачивая голову справа налево и обратно.
Мел Корогэн – популярный ведущий с канала Ти-Би-Эн-Эс, играющий сегодня роль встречающего звезд, – подал Татьяне руку. Миллион вспышек, сопровождаемый пулеметной очередью автоматических фото-затворов, чуть было не сбил с ног…
– Миссис Таня Розен и мистер Колин Фитцсиммонс, – объявил Мэл Корогэн…
Таня почувствовала, как сильная рука Колина уверенно взяла ее чуть повыше локтя… И-и-и, пошли!
И они одновременно ступили на красную дорожку…
Еще год назад Тане приснился сон: она идет по красной дорожке славы под руку с Колином Фитцсиммонсом. Этот звездный путь кажется ей бесконечным, и вокруг, не переставая, мигают вспышки фотоаппаратов. И публика истошно вопит, простирая руки в стремлении дотронуться до своего кумира. Если бы не прочные ограждения, толпа разорвала бы кинознаменитостей на кусочки и растащила бы эти кусочки в качестве сувениров на память.
Людям недостаточно просто знать, что они где-то побывали, присутствовали на каком-то знаменательном событии. Им недостаточно помнить о том, как они приобщились к великому, к славе. Каждому хочется иметь при себе вещественные доказательства, которые делают мир воспоминаний материальным, позволяют раз за разом прикасаться к нему не в мечтах, а в реальности, прикасаться рукой к предмету из прошлого. И точно так же фанату хочется иметь дома что-нибудь, принадлежавшее раньше его кумиру: ручку, браслет. Кусочек одежды, оторванный в тот момент, когда толпе удалось прорвать прочный барьер и хищно наброситься на до смерти перепуганную суперстар. Фанат будет часами глазеть на этот лоскуток, с гордостью покажет своим друзьям, тем, кому готов доверить свою сокровенную тайну. А тайна заключается в том, что он верит: в этом клочке выцветшей от времени ткани, в этой старой ручке живет частичка того, кого он боготворит. И даже когда кумир умирает, эта частичка волшебным образом продолжает существовать. Она нетленна. Она способна пережить и кумира, и даже его фаната, после смерти которого лоскуток продадут на аукционе. Бюстгальтер Мадонны, начальная цена сто тысяч долларов! Кто больше? Сто пятьдесят тысяч! Сто пятьдесят тысяч раз, сто пятьдесят тысяч два! Двести пятьдесят!! Двести пятьдесят раз, двести пятьдесят два… Двести пятьдесят тысяч три!!! Продано! Удар молоточка. И вот лысеющий, страдающий ожирением и одышкой мужчина сжимает в потных от волнения пальцах-сардельках нижнее белье женщины-мечты, обладать которой он не осмеливался даже в самых дерзких мечтах. Тем временем аукцион продолжается. Очередной лот – все тот же заветный лоскуток. Джон Смит, бережно хранивший реликвию на протяжении тридцати лет, скончался месяц назад. Теперь этот обрывок ткани станут мять другие руки. До тех пор, пока он не превратится в пыль, или пока не канет в Лету память о том, с чьего тела он был когда-то сорван.
