— И еще кое-кто, — прошептала я.
— Где? — Он наморщил лоб.
Я указала на лапы:
— Правая, с ребенком в корзине, действительно от орла. Но другая, с копьем, по-моему, принадлежит соколу.
— Герб Шекспиров! — воскликнул сэр Генри. — Сокол, держащий копье.
Меня передернуло. Мисс Бэкон была права. Права и еще раз права.
— Они все в этом замешаны, — сказала я.
Знать бы в чем. Что там писал Уилл? «Кое-что из воздушных замков, или, как вы их называете, небылиц и безделок, которые некогда создала наша химера, не должно раствориться во мраке Всепоглощающей Ночи».
Только ли желание издать пьесы сплотило их, или нечто большее?
Под чудищем кто-то изящной рукой написал несколько строк из сонета. Сэр Генри прочел их вслух:
Пусть похоронят плоть мою и с ней
Позор наш — имя, коим был я зван.
Мне стыдно, что во всем ничтожен я
И ты стыдишься, полюбив меня[44].
Почерк был тот же, что и в письме к Сладостному лебедю. Внизу страницы виднелась немного небрежно сделанная приписка: «Людей переживают их грехи, заслуги часто мы хороним с ними».
— «Юлий Цезарь», — сказал Бен.
— Нет, Офелия, — мотнула я головой.
На меня недоуменно воззрились.
— Офелия Гренуилл. Она тоже цитировала эту реплику, когда писана миссис Фолджер.
Профессор Чайлд будто бы предостерегал ее от молчания. И она сдержала слово — перефразировав слова из «Юлия Цезаря». Как у нее было? «Пишу вам… чтобы заслуги нас пережили, а грехи остались погребены».
Я вздрогнула. Один раз она, подобно лукавым Макбетовым ведьмам, дала совет, который надо было понимать буквально — смотреть, куда указывает Шекспир. Может, и погребение упоминалось не для красного словца?
Так что Офелия похоронила с собой?
Меня вдруг бросило в холод.
Не она и не с собой.
Мисс Бэкон была права. Права и еще раз права. В совокупности выходило две правды. Если разбираться подробно, Делия Бэкон утверждала следующее: все пьесы Шекспира написал сэр Фрэнсис Бэкон, в то время — глава тайного общества. А еще она верила, что истину о личности автора можно установить, вскрыв могилу Шекспира.
Я удивилась и перевела взгляд на отрывок сонета из книги Дерби. «Пусть похоронят плоть мою и с ней позор наш — имя, коим был я зван». Делия Бэкон не просто поверила в это, а попыталась доказать.
— Попыталась? — фыркнул сэр Генри. — Что значит — попыталась?
Монсеньор Армстронг, не прерывая разговора, оглянулся на нас из-за дверей.
Я понизила голос:
— Она добилась разрешения вскрыть надгробную плиту в стратфордской церкви Святой Троицы. Осталась одна бдеть у алтаря и уже собиралась сломать надгробие, но не нашла в себе сил это сделать. В надгробной надписи, как вы помните, содержится проклятие. Оно-то ее и удержало. По крайней мере так она писала своему другу Натаниэлю Готорну. Правда, в то время Делия наполовину лишилась рассудка. А если она действительно открывала могилу и что-то увидела? Сохранилось ли это где-нибудь?
Скорее всего тайна ушла вместе с ней, а то, что выразилось в лепете, стонах и бреду, поглотили стены дома для умалишенных, где жила девочка по имени Офелия. Дочь психиатра.
Что еще упоминалось в ее письмах? Я порылась в памяти. То, что они с Джемом согрешили против Бога и человека, но все улики вернулись на свои места. «Чтобы заслуги нас пережили, а грехи остались погребены».
Мы обалдело уставились друг на друга. У каждого в глазах мелькала одна мысль — о могиле Шекспира, и никто не осмеливался высказать ее вслух.
Копир запищал, разогревшись. Я прижала том фолио к стеклу и сняла копию обложки. Потом проделала то же с рисунком химеры.
— Скорее, — окликнул Бен из дверей.
Только я выключила аппарат и повернулась уйти, как в комнату вернулся ректор. Вид у него был мрачный.
— Звонил архиепископ. Не стоило мне показывать вам фолио. Похоже, кто-то сжигает их. И убивает свидетелей.
— Мы никому не скажем, — пообещал сэр Генри. — Было весьма поучительно. Более того, это честь для нас. Огромное вам спасибо.
Монсеньор Армстронг смутился.
Я облегченно вздохнула. Хорошо хоть не надо его предупреждать, раз это сделали за меня. С фолио в руках священник проводил нас к выходу.
— Да пошлет Господь мир душам вашим и благополучие в дороге, — напутствовал он.
Мы снова очутились под палящим испанским солнцем и подозвали такси. Я в последний раз оглянулась на ректора в черной сутане с красным поясом, держащего книгу как щит.
По дороге в аэропорт никто не проронил ни слова. Я вытащила из кармана листки-копии и развернула, чтобы рассмотреть еще раз. «Пусть похоронят плоть мою и с ней позор наш — имя, коим был я зван».
Все молчали. Расспросов, куда и почему мы едем, не было — каждый из нас уже это знал. Только едва ли наш путь будет мирен и благополучен.
37
— А в Стратфорде есть первое фолио? — спросил Бен, как только самолет закончил разбег и взлетел, устремляясь назад в Лондон.
— Первоизданий — нет. Стратфорд больше гордится домами, чем книгами. Хотя один экземпляр должен быть.
— Где?
— В Нью-Плейс — доме, купленном Шекспиром, когда он был при деньгах. Или в Доме Нэша, Нэш-Плейс, что стоит по соседству. В пору покупки Нью-Плейс был вторым особняком в городе, но его давным-давно снесли. Теперь на его месте — сад. А Дом Нэша перешел по наследству к Шекспировой внучке. Там есть сборник пьес с острова Роббен — книга, которая тайно передавалась из рук в руки среди местных политзаключенных. Некоторые абзацы отмечены самим Нельсоном Манделой.
— Но ведь это не первое фолио?
— Из тюрьмы-то? Нет. Двадцатый век. Зато у них есть целая выставка изданий Шекспира плюс диорама, посвященная первому фолио: экземпляр, о котором я говорила, и иллюстрации по его производству.
Бен сдавленно чертыхнулся.
— Значит, Нэш-Плейс будет кишеть полицейскими. И дом, где родился Шекспир, скорее всего тоже. В этот раз Синклер просчитает все наверняка.
— Наша цель — церковь, — вставил сэр Генри. — Помнится, в Вестминстере полиции не было.
— Я не стал бы на это полагаться, — возразил Бен. — После всего, что случилось в Уилтон-Хаусе.
Я вспомнила, как он снимал миссис Квигли со статуи, и вздрогнула. «Хочу поймать гада, который сжег национальный памятник в мою смену», — говорил Синклер.
Сэра Генри, как оказалось, больше волновал граф Дерби.
