Сначала она лишь молча смотрела на него, словно не могла понять, что он сказал и кто он вообще такой. Может, он ее за что-то ругает? Но тут у нее внутри что-то щелкнуло, и краска прилила к щекам.
— Спасибо, — робко прошептала она. — Спасибо.
Все еще глядя на нее, он недоверчиво рассмеялся.
— Не за что, — сказал он. — Совершенно не за что.
Не отрывая от нее глаз, словно она могла убежать, он попятился назад к камере и вскинул вверх руки — так успокаивают пугливое животное.
— Не двигайся! — сказал он, глядя в видоискатель. — Не двигайся. — И прежде чем она успела понять, что происходит, сделал снимок. Сработала вспышка.
Анджелина удивленно заморгала.
— Вы уже сняли?
— Да, — сказал он, переключив камеру на дисплей и глядя на экран. Он бросил на нее взгляд. — Видишь, как это легко?
Было очень странно стоять там, за пределами светового круга, и смотреть, как она… даже не знаю, как это назвать — расправляет крылья, что ли, растет, если хотите. Каждый раз, когда мигала вспышка, мышцы ее лица чуточку расслаблялись — до тех пор, пока кукольная улыбка не исчезла и Анджелина стала выглядеть (даже я должен это признать) просто потрясающе. Никто не находил ее странной, никто не относился к ней снисходительно. Никого не раздражала ее манера сидеть, слегка склонившись набок, так как ей было неудобно на стуле и приходилось держаться за его края. Вместо этого с ней обращались так, будто она была настоящей звездой.
Сделав примерно двадцать снимков, ее переодели в другое платье и по-другому причесали. За день она сменила шесть различных нарядов, большинство из которых, с моей точки зрения, выглядело совершенно нелепо, но, должно быть, они представляли собой последний писк моды, так как все остальные воспринимали их совершенно спокойно — даже сама Анджелина. К трем часам мне пришлось присесть — так я устал. Но тут было и еще кое-что — фотограф начал меня раздражать.
Сначала мне очень нравилось смотреть, какой счастливой она становится, — но потом стало надоедать. Я уже был сыт по горло этими его дерьмовыми причитаниями «прекрасно, прекрасно». И тогда стал приглядываться к нему немного повнимательнее. Я отошел дальше в тень, где меня не могли видеть, и стоял там, теребя связку с ключами — то одевал, то снимал их с кольца, крутил на пальце и все время удерживал себя от искушения сказать: «Ты что, пытаешься ей понравиться? Перестань на нее пялиться!» И вот когда в самом конце дня (все были основательно измочалены, и я уже подумал, что наконец-то все кончилось) он подошел к ней и что-то очень тихо сказал, я сразу перестал крутить ключи и застыл на месте, внимательно за ними наблюдая. Анджелина перестала улыбаться. Она сидела, опустив глаза в пол, и слушала его, машинально приглаживая волосы за ухом и обдумывая то, что он говорил. Закончив, он выпрямился и сделал шаг назад.
— Ну что?
— Эй! — сказал я, перемещаясь поближе к съемочной площадке и ощущая на лице свет прожекторов. — Анджелина!
Но она не повернулась. Кажется, она даже меня не услышала. Не отрываясь, она смотрела ему в глаза. Прошла еще пара секунд, потом она слабо кивнула.
— Анджелина! — прошипел я.
Фотограф отвинтил камеру, снял ее со штатива и улегся на живот, опершись на локти и подняв камеру на уровень глаз. Он навел объектив на подол ее юбки, и вдруг, застав всех нас врасплох, она опустила руку, взялась за край ткани и подтянула ее к коленям.
Я сразу же получил эту фотографию и иногда рассматриваю ее — даже сейчас. Ее тонкие лодыжки, маленькие следы ног на бумаге, но больше всего ее третью, деформированную ногу — на вид она кажется более массивной, но можно смело сказать, что она сделана из того же материала, что и две остальные, и свисает там, отбрасывая свою собственную тень. Пожалуй, это лучший снимок во всей книге, но временами я готов убить фотографа.
Когда они закончили и Анджелина ушла, чтобы снять грим, кто-то принес кофе и бутылку газированной воды, и я со своим стаканом уселся рядом с фотографом, чтобы за ним присмотреть. Нельзя, чтобы он разговаривал с ней наедине.
Он сидел, развалившись на кушетке, и лениво крутил на руке браслеты. Если он и знал, что бесит меня своим поведением, то никак этого не показывал.
— Ну, — небрежно спросил он, — и что же случится, когда это всплывет? — Он сделал паузу, чтобы сделать глоток кофе, и повернулся ко мне: — Когда я смотрел на нее, у меня не выходила из головы мысль: а что, если ее папа прочитает эту книгу? Что он тогда подумает? Видите ли, на его месте я бы где-нибудь прятался.
Я спокойно посмотрел на него.
— Малачи Дав умер. Как он прочтет эту книгу?
— Разве?
— Вы что, не читаете газеты? Об этом твердят целую неделю.
— А, это тело в Дамфрисе! Но ведь ничего пока не подтвердили. Не было никаких заявлений, что это действительно он. Ведь так?
— Так, — тихо сказал я, словно разговаривал с непонятливым ребенком. — Они дожидаются результатов анализа ДНК. Но это он. Он умер.
В этот момент появилась Анджелина с банкой диетической колы в руке. Мы оба подняли на нее глаза. На ней был белый халат, и я мог разглядеть, где именно с нее удалили грим — на шее красовалась полоска. Выше ее Анджелина выглядела розовой и сияющей — после пяти часов, проведенных под прожекторами, это было просто удивительно.
— Эй! — сказал фотограф, вставая и улыбаясь явно фальшивой улыбкой, словно был ослеплен ее блеском. — Присядь.
Она уселась, поправляя волосы за ушами.
— Я так устала! — с улыбкой воскликнула она. Потом посмотрела на меня. — Так устала!
— Ты была великолепна, — сказал я, но далось мне это с трудом.
— Эй, Анджелина! — Фотограф слегка подвинулся, засунул руку в задний карман брюк и вытащил визитную карточку. Он подал ее двумя пальцами, держа так, словно это была какая-то экзотическая бабочка, а не кусок картона. — Я постоянно с ней работаю. Ее работа — просто блеск. Понимаешь, что я имею в виду?
Анджелина взяла карточку и принялась ее рассматривать. Губы ее слегка дрогнули.
— Что это там такое? — наклонившись к ней, сказал я. — Давай-ка посмотрим.
После секундного колебания она подала мне карточку. Мне даже пришлось чуть-чуть потянуть ее к себе — совсем чуть-чуть. Я сосредоточенно уставился на кусок картона. Редактор отдела важнейших новостей газеты «Дейли мейл». Что это еще за ерунда? Я повернулся к фотографу:
— Ну? И что же это такое?
— Она очень хочет сделать материал об Анджелине.
Гребаный редактор гребаной национальной газеты знает об Анджелине? Как такое могло случиться? Наклонившись, я постучал ему по колену, заставляя взглянуть на меня, желая сообщить, чтобы он сел прямо и перестал дурачиться.
— Это прекрасно. Это замечательно. Не считая того, что сейчас мы ведем переговоры о продаже прав на публикацию по частям, причем не с «Мейл». — Я сделал паузу, чтобы удостовериться, что он все понял. — Ну как?
