— Она была очень сильной, — признала Сибилла. — Но дело не в этом. Роза, ты выпустила ее, так ведь?
— В это не было ничего дурного, — ответила Роза, стоявшая у кухонной двери. — Я знала, что она сделает.
— Откуда, Роза? — спросил Пау.
— Потому что она любила болтать, — раздраженно ответила Роза. — Особенно о том, как были глупы люди, шедшие на костер, когда им нужно было только убежать.
— Но она не убежала.
— Беатриу была не такой умной, как мнила себя. Она говорила, что нужно просто броситься в реку с сильным течением, и пусть оно унесет тебя подальше, потом выбраться на берег, и все сочтут, что ты утонула. И что она ни за что не пойдет на костер, так как знает, каково гореть заживо. Она это видела.
— Не пойдет на костер?
— Ее осудили бы за колдовство, и хотя сейчас обычно казнят через повешение, она боялась, что могут вернуться к сожжению.
— Значит, с твоей стороны это была чистой воды доброта, — сказала Сибилла.
— Доброта! — возмущенно произнесла Роза. — Это не было добротой. В голове у нее было множество историй, а душа ее была исполнена злобы. Беатриу хотела смерти всем вам, сеньора. Сдуру. Она не понимала закона, не понимала, что существует разница между законным ребенком и парой побочных. Знаете, она всегда считала, что получит ту собственность, если никого из вас не останется в живых. Сын знал закон, но не мог ей ничего втолковать.
— Ты имеешь в виду Гильема, — сказал Пау.
— Других сыновей у нее не было, — сказала Роза.
А в епископском дворце Беренгер наблюдал, как Исаак массирует мучившее его колено.
— Их будут судить завтра, — сказал он. — Судьи только дожидались, когда старуху выловят из реки.
— Приговорят к виселице?
— Скорее всего. Во всяком случае, женщину. Но вот что самое поразительное, — заговорил епископ. — Они сходятся только в том, что Беатриу, которую мы знали как Бернаду, была их матерью, а Арнауд, отец Раймона, отцом. Сестра, Хустина, говорит, это была идея ее матери, чтобы она работала у Раймона с Мартой, и что, когда Раймон заболел, мать готовила для него лекарства. Она всегда была известна своими травяными лекарствами и для людей, и для животных.
— И подкупила кухонную служанку, чтобы та уехала домой?
— К этому ее толкнула мать. Таким образом Хустина получала доступ на кухню и могла готовить успокаивающие, целебные блюда для единокровного брата Раймона. Она утверждает, что ни в коем случае не причинила бы ему вреда, потому что очень его уважала. По ее словам, у матери было много хитроумных идей.
— А Гильем? — спросил Исаак.
— Гильем сказал нам, что только хотел зарабатывать на жизнь для себя и матери, и найти средства на приданое для сестры. Он два или три года проработал у нотариуса и немного разбирается в законах. Потом работал в разных местах секретарем, пока ему не пришла мысль о претензии на землю. Он слышал о деле молодого виконта, который вернул себе в папском суде значительную собственность, ссылаясь на то, что поскольку был маленьким, когда арестовали его семью, не несет ответа за грехи родителей и дедов. Гильем навел справки о том, как виконт этого добился. Вскоре он узнал, что подобное требование было подано кем-то из того семейства от имени отсутствующего Раймона, и вызвался найти наследника. Надеялся, что если добьется успеха, то получит что-то в виде компенсации.
— Не удивлюсь, если это правда, — сказал Исаак.
— Я тоже, — сказал Беренгер. — Но из показаний Хустины не верю ни единому слову. Мать и дочь действовали заодно. Посмотрим.
— Я женюсь на Сибилле, — сказал Пау младшему брату на другое утро.
— Она знает? — спросил Роже Бернард.
— Еще нет, — уверенно сказал Пау. — Скажу сегодня. У реки, где мы первый раз гуляли.
— Там, где Беатриу бросилась в воду?
— Нет — ниже по течению, — ответил Пау. — Знаешь, у меня есть какие-то чувства.
— А потом вы уедете и оставите нас одних, мать и меня? — спросил Роже Бернард.
— Не думаю. Останемся здесь, во всяком случае, на какое-то время. Я слышал, ты должен получить в наследство значительную собственность в графстве Фуа, и мне не хочется оставлять мать одну.
— Мать не будет одна, — сказал Роже Бернард. — Ей нужен муж, а она привлекает мужчин, как роза пчел. Думаю, ей следует выйти за Эстеве. Он обожает ее, и мы оба с ним ладим.
— Ты говорил им это?
— Пока что нет. У меня тоже иногда есть приличные чувства.
— А сам?
— Уеду в дикие горы графства Фуа и женюсь на какой-нибудь бедной, умной девушке из превосходной семьи, которая, как Сибилла, не имеет ни земли, ни приданого из-за печальной судьбы — или, может быть, глупости — ее предков, и круг замкнется.
— Глупости?
— Не думаешь, что разумные семьи должны были уцелеть?
— Нет не глупость, а одна только злоба уничтожила семейство Сибиллы. Наше семейство. Как бы ни были они умны, избежать этого было невозможно.
— Тогда им следовало обратить зло против их обвинителей…
И, продолжая спорить, братья дружелюбно въехали в Жирону.
— Мы здесь гуляли, когда впервые встретились, так ведь? — спросила Сибилла.
— Да, — ответил Пау. — Мне понравилась та прогулка; я хотел ее повторить.
— Пау, я должна быть с тобой откровенной, — сказала Сибилла. — Что бы ты ни думал, ты не можешь жениться на мне.
— Это почему? — спросил он.
— Я внучка — нищая внучка — человека благородного происхождения, которого сожгли на костре за ересь. Это — смерть отца, утрата наших титулов и доходов, ужасающая бедность — свело моего отца перед смертью с ума. Твой отчим, Раймон, был сыном сестры моего дедушки, Раймунды, которую посадили в тюрьму по той же причине, и это привело к смерти Раймона. Это зараза. Смертоносная зараза. Держись, Пау, от меня подальше, — сказала она, заплакав, — иначе все сочтут тебя не только убийцей, но и еретиком.
— Знаешь, — заговорил Пау, — это поразительно, но я первый раз вижу тебя в слезах. Все остальные женщины, каких я знаю, за исключением моей восхитительной матери, кажутся неиссякаемым фонтаном слез.
— Ты меня слышал?
— Слышал, конечно, и считаю твой взгляд благородным, но глупым. Я восхищаюсь этим благородством и все-таки собираюсь жениться на тебе. Ты говоришь о событиях, которые погубили твоего дедушку и разорили твою семью, как о заразе. Согласен. Те четверо несчастных детей, которых привели смотреть тот ужас, наверняка заразились им.
— За исключением Беатриу, — злобно сказала Сибилла.
— Особенно Беатриу. Кто знает, сколько в тот день возникло в ее душе злобы, которая без того не пустила бы корней? Однако ты говоришь о заразе, как о вечной, а это не так. Даже большая чума прекратилась.
