— Какие деньги? — спросил капитан. — Я не знал, что твой друг должен был что-то получить.
— Должен был, — сказал Пау. — Он дал взаймы этому Рувиму, который унаследовал бы деньги, которые сеньор Мордехай хранил для него. Это было правдой, документы хранились в наших архивах, и я нашел их. Сумма была громадной, — сказал он, расширив глаза. — Более…
— Пау, — сказал Беренгер. — Опять ты. Здесь восемь человек, а ты собираешься сообщить нам секретные сведения, большинство из нас не имеет права знать их.
— А, — произнес Пау. — В общем, как только сеньор Мордехай передал бы Рувиму эти деньги, Рувим отдал бы большую часть Раймону, так как был должен ему. Они росли вместе, были большими друзьями. И тогда мы оба стали бы богаты. Ему требовалось многое сделать, потому что ожидалось получение денег, и он оставил на время работу, чтобы сосредоточиться на этом.
— Где он оставил работу? — спросил Беренгер.
— В финке, — ответил Пау. — Экономка и хозяйка были всегда готовы спрятать Раймона где-нибудь, если кто-то станет его искать. Он всем нравился, ваше преосвященство. Понимаете? Раймон никогда не делал ничего дурного.
— Уведите его, — сказал Беренгер. — Может, кто-нибудь постарается объяснить ему, что натворил его друг? Видеть не могу такую глупость в современном мире.
Когда остальные ушли, Исаак обратился к своему пациенту.
— Вы здоровы, ваше преосвященство?
— Здоров, сеньор Исаак. И чувствую громадное облегчение из-за того, что суд над юным сеньором Лукой прошел и его не пришлось передавать гражданским властям для повешения. Несмотря на логику и улики, мне было трудно поверить, что он способен отравить кого-то — хотя бы крысу.
— Думаю, сеньора Рехина тоже чувствует облегчение, — сказал Исаак.
— Конечно. И Ромеу, берущий Луку в свое дело. Очевидно, каким бы хорошим или плохим травником Лука ни был, по дереву он работает отлично. И Ромеу спрашивал, можно ли ему взять Томаса в ученики, поскольку у него, как будто, нет родных — даже я ему не родственник.
— Я слышал этот слух, ваше преосвященство, и надеялся, что вы не сочтете его слишком неприятным.
— Слух этот представлялся полезным, поэтому я не предпринимал шагов, чтобы опровергнуть его, — сказал Беренгер. — Томас славный парнишка, хотя его мать могла быть и получше. Но он исправит свою репутацию. Многие богатые, могущественные люди в нашем королевстве уже сделали это, — добавил он со смехом человека, род которого был древним, безупречным, славным.
— Будете вы судить Иосифа? — спросил Исаак.
— Я передал его городским властям, — ответил епископ. — С меня хватит этого неприятного дела, а они быстро покончат с ним.
— Оно неприятное, ваше преосвященство, — сказал Исаак. — Меня беспокоит, что эти люди были отравлены после того, как я отправил Даниеля на Мальорку выяснить, кто такой этот Рувим. Словно бы я ускорил их.
— Исаак, друг мой, должно быть, мысли о бракосочетании дочери затуманили ваш разум. Отравления начались, когда Иосиф вернулся в этот город, — сказал Беренгер.
— И все-таки мы медлили, — упрямо сказал врач.
— Ничего подобного. Подумайте. Сперва умирает больная, старая женщина, потом инвалид. Завещания вызвали у нас подозрения, хоть мы и шли по ложному следу. Нас сбили с толку порочные мотивы этого молодого человека и его своенравное пренебрежение к жизням других.
— Это так, ваше преосвященство. Он мечтал есть на золоте и одеваться в шелка, — сказал Исаак. — А сила мечтаний молодого человека может быть страшной.
— Капитан спросил его, зачем он составил такой тщательный план, чтобы впутать юного Луку, — сказал Беренгер.
— И что он ответил, ваше преосвященство?
— Ничего. Он смеялся. Смеялся, потому что едва не заставил нас повесить невиновного человека. Старого друга.
— Думаю, он видел в Луке скорее соперника, чем друга, ваше преосвященство, — сказал Исаак. — И ему было нужно, чтобы вы повесили кого-то за смерть Мордехая. Он твердо вознамерился получить наследство и понимал, что Мордехай рано или поздно начнет наводить справки. Иосиф не мог допустить, чтобы ему стало известно о смерти Рувима.
— А Лука, разумеется, знал, кто он такой. Поэтому на виселицу нужно было отправить Луку, — сказал епископ. — Но я нахожу смерти на Мальорке столь же тревожащими, как все в этом деле, и, однако, сомневаюсь, что смогу что-то предпринять в связи с ними.
— Если мать Иосифа действительно отравила Фанету и Рувима, — сказал Исаак, — найти доказательства этому будет трудно. И если она это сделала, то по наущению сына.
— На мой взгляд, это заводит материнскую любовь слишком далеко, друг мой. Но, боюсь, в данном случае придется предоставить кару этой матери небесам.
Как только вечерние тени начали сгущаться над гетто, женщины собрались во дворе, чтобы сопровождать Ракель в синагогу на бракосочетание. После целого дня свадебных приготовлений она надела вышитую шелковую сорочку, потом шелковое коричнево-золотистое, отороченное зеленым платье. Поверх него мантию из зеленого шелка, расшитую золотой нитью. Вуаль спускалась почти до ступней, покрывая благоухающие волосы.
— Мама, — сказала она. — Я странно себя чувствую. Будто это и не я. Как я могу что-то делать в таком одеянии?
— Ты выглядишь невероятно красивой, дорогая моя, — сказала ее мать. — И никто не ждет, что ты будешь что-то делать кроме того, что краснеть, улыбаться, немного танцевать и ходить в этих шелках очень осторожно. Клянусь, ты еще красивее, чем я, когда была невестой, и все говорили, что еще не видели такой красоты.
Она вздохнула.
— Мама, ты до сих пор красивая, — сказана Ракель. — Иногда это едва не раздражает.
— Я пониже тебя, — сказала Юдифь с тем холодным суждением, которое у нее сопровождало подобные вопросы. — Пошли, пора.
После бракосочетания один мальчик с острым слухом утверждал, что когда Даниель стоял рядом с невестой, завуалированной как никогда, он прошептал.
— Я не женюсь на тебе такой закутанной, если не дашь слова, что твое имя Ракель.
На это она ответила:
— Сорви вуаль и посмотри.
— Теперь я знаю, — сказал Даниель. — Никто, кроме тебя, не мог сказать этого.
И после нескольких часов веселья, пиршества, танцев и песен, религиозных, сентиментальных и, увы, непристойных, невесту повели в дом Даниеля укладывать на брачное ложе.
Исаак сидел рядом с Эфраимом, когда к ним присоединился Мордехай.
— Исаак, — сказал он, — я заходил в дом.
— В какой? — спросил Исаак.
— В соседний с вашим. У них даже общая ограда. Будет нетрудно вделать дверь в эту ограду и соединить оба дома.
— Мордехай, если Юдифь не начнет мне ежегодно дарить по сыну, думаю, другой дом нам не понадобится, хотя он хороший, крепко выстроенный.
