Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
Рипли видел, что она рассматривала его с ног до головы из‑под опущенных ресниц, и чувствовал, как бушует в нем кровь. Ах, этот взгляд! Эти глаза!
– Будь по‑вашему, – сказала Олимпия и со вздохом обратилась к фарфоровому джентльмену: – Прошу прощения, лорд Мендз, но вы же видите: он герцог, – а всем хорошо известно, что это за публика.
Рипли взял ее за руку и вывел на середину спальни, поклонился. Олимпия ответила реверансом. Он заключил ее в объятия и закружил в танце под мелодию Россини из «Сороки‑воровки», которую сам же и напевал.
Время от времени больная нога протестовала, но скорее по привычке и не слишком активно, так что Рипли просто не обращал на нее внимания, и они танцевали: легко и непринужденно, будто занимались любовью, – с такой же легкостью, как совсем недавно пустились вместе в бега.
Жаль, что этого произошло раньше: сколько возможностей упущено! Зато они танцевали сейчас: босиком кружились по спальне, и он напевал вполголоса, время от времени вставляя какую‑нибудь итальянскую фразу – возможно, перевирая и невпопад – но какая разница! Из одного конца огромной спальни провальсировали в другой, влетели в гардеробную и – под смех Олимпии – обратно в спальню, потом до будуара, описали круг и, наконец, очутились в спальне. Рипли мог бы кружиться так вечно, однако летняя ночь слишком коротка и времени у него оставалось все меньше, так что пришлось остановиться.
Они чинно прошли по спальне, словно по бальному залу, но вместо того, чтобы вернуть даму в общество джентльмена на каминной полке, Рипли подвел ее к постели, поклонился и в ответ получил реверанс. Наконец оба не выдержали и рассмеялись.
– Я люблю вас безумно, – сказал Рипли, обхватив ладонями ее лицо.
– И я люблю вас.
Сердце его так гулко стучало, что, казалось, вот‑вот выскочит из груди, и причиной тому был явно не вальс. Рипли даже испугался, что прослезится от избытка чувств, а уж этого он допустить никак не мог: Олимпия не должна ничего заподозрить. Зачем портить ей первую ночь их супружеской жизни?
– Отлично! Теперь, когда мы покончили с этим…
Он быстро развязал пояс халата, повел плечами и через мгновение предстал перед ней во всей первородной красе. Она развязала ленту своей сорочки и сняла ее через голову. Рипли подхватил ее на руки и опустил на кровать.
Они опять любили друг друга: он – нежно и бережно, как только умел, она – неистово и страстно – как в последний раз.
Потом она уснула, а он ни на миг не забывая, что готовит ему грядущий день, лишь задремал. Внутри будто не переставая тикали часы, и едва начало светлеть небо, Рипли осторожно отодвинулся, чтобы ее не разбудить, выскользнул из‑под одеяла и надел халат. В кармане лежало письмо, которое было написано для Олимпии, он достал его и положил на туалетный столик. В последний раз взглянув на нее, такую прекрасную во сне, он бесшумно вышел в коридор, соединявший их половины, и направился в собственные покои.
Камердинер Сноу, один из дюжины слуг, которые знали, что предстоит хозяину сегодня утром, принес ему кофе с печеньем.
Рипли не испытывал ни голода, ни жажды, но таков был обычный ритуал: выпить кофе и съесть что‑нибудь легкое, потом тщательно одеться – в общем, привести себя в состояние боевой готовности. И пусть не дрогнет!
Бывалые дуэлянты всегда предпочитали темные цвета – серым утром, обычным для Лондона, в темную мишень труднее попасть, – и Рипли оделся в черное.
В назначенный час вместе со Сноу герцог покинул дом. Они вышли на Саут‑Одли‑стрит, оттуда – на Стенхоуп‑стрит, далее на Парк‑лейн, где их дожидался дилижанс с Першором. Оставив Сноу, которому полагалось следовать за ними в другом экипаже, Рипли сел в дилижанс и покатил в Патни.
* * *
Оркестр на галерее играл вальс из «Сороки‑воровки» Россини, и Олимпия танцевала на балу, но не в платье, а в ночной сорочке. Рипли нарядился турецким пашой, при усах и в тюрбане, украшенном жемчужинами и пером, в необъятных шароварах и туфлях с загнутыми носами и без задников. Они были единственной танцующей парой. Остальные смотрели и смеялись, пока не раздались крики: «Остановите их! Остановите! Они убегают!»
И вот они с Рипли бегут по мосту в Баттерси, а за ними – огромная собака, у которой с клыков стекает пена. Они едва успели вскочить в кеб и захлопнуть за собой дверцу, как пес с яростным лаем бросился на нее. Внутри их дожидался Эшмонт с пистолетом наготове. Олимпия не могла ни пошевелиться, ни сказать хоть слово, а Эшмонт тем временем с дьявольской усмешкой поднял пистолет и нацелился прямо в сердце Рипли. За дверцей кеба выл, как злой демон, пес, когда Эшмонт спустил курок.
Олимпия открыла глаза. Сердце стучало так, словно за ней и правда гнались все демоны ада.
Некоторое время она лежала, пытаясь стряхнуть наваждение и унять сердцебиение, потом пришло осознание, что ночь кончилась и спальня наполнена жемчужным светом раннего утра. Взгляд упал на полог над кроватью, и она все вспомнила. Рипли: такой страстный и нежный. Это было как во сне, как в ее девических мечтах. Как и обещал, он сделал ее брачную ночь сказочной, заставил почувствовать себя принцессой из сказки. Он…
Да, а где он?
Олимпия села, охваченная страхом, окинула взглядом спальню, потом протянула руку и коснулась подушки там, где покоилась его голова. Подушка была холодной.
Да, разумеется, у каждого была своя спальня: супруги делили одну постель только для любовных утех, – но неужели так уж необходимо было уходить в первую брачную ночь?
«Я люблю вас безумно…» Ей что, это приснилось? И танец босиком? И занятия любовью? Отчего же тогда у нее болит тело в таких непривычных местах? Не могло ей присниться, что засыпает в его объятиях…
Господи, какая же она дуреха! Он ушел к себе скорее всего для того, чтобы дать ей выспаться… то есть поступил совершенно естественно, разумно и даже заботливо. Если бы не дурной сон, она бы не проснулась до сих пор.
Особняк Рипли располагался вдали от шумных улиц, а основное крыло дома в окружении огромного сада получало больше солнечного света, чем большинство лондонских домов. В это время года солнце, если не было облачности, вставало уже в четыре утра, но сегодня, похоже, был не его день. В доме царила тишина, и Олимпия решила, что проснулась гораздо раньше обычного.
Может, еще поспать, чтобы не выглядеть изнуренной? Размышляя, она сидела на кровати и смотрела на каминную полку, где за письменным столом восседал фарфоровый джентльмен, которого она представляла лордом Мендзом.
На душе почему‑то было неспокойно, хоть она и сто раз повторила себе, что все в порядке.
Олимпия перекатилась на край постели, собираясь встать, и тут увидела на туалетном столике сложенный лист плотной бумаги.
«Моя дорогая девочка!
К тому времени как вы это прочтете, дело уже решится так или иначе. Знаю, вы будете в ярости и найдете для меня сотню синонимов слову «идиот». Поверьте: я бы поступил иначе, если бы умел вести себя разумнее, – но вы же знаете, как устроен мой ум: у меня напрочь отсутствует воображение, – о чем вы мне и сказали во вторник, помните? Я‑то помню отлично. Прямо слышу, как вы произносите эти слова, и ваши переменчивые глаза немножко косят – из‑за бренди, а я ухмыляюсь, как деревенский дурачок.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
