1
«Что вы себе позволяете?»
Ансэй спал.
Голова молодого господина белела свежими повязками. Покрывало сползло, открыв взгляду чету супругов в нижних одеждах, сбившихся во время сна. Жена Ансэя лежала на спине, откинувшись на изголовье так, чтобы не испортить прическу, и держа руки строго вдоль тела. Сам Ансэй время от времени ворочался, руку же закинул на бедро женщины.
Во всем этом было больше непристойности, чем в открытом наблюдении за чужой любовной игрой. Я едва не выскочил прочь, но сдержался.
Меч я положил рядом со спящими, стараясь действовать со всем возможным почтением. Со стороны могло показаться, что я привел с собой другого человека – и сейчас предлагаю ему принять участие в моем замысле. В какой-то степени так оно и было.
Нетрудно двигаться бесшумно, если на ногах одни носки. Я лишь молился, чтобы моя обычная неуклюжесть не сыграла со мной злую шутку. Присев над юной женщиной, я мысленно попросил ее простить меня за отвратительное поведение – и потянулся к ее груди. Сама грудь интересовала меня в меньшей степени – это не вполне так, но пощадите мою скромность! – просто там, на груди, покоился амулет: такой же, как у всех обитателей дома.
Стараясь не коснуться женского тела, я наскоро ощупал мешочек. Не требовалось развязывать шнурок и заглядывать внутрь, лишая оберег силы, чтобы понять: да, в мешочке помимо прочего лежит кайкэн, нож-стрела, которым лишила себя жизни Масако-старшая. Похоже, жена Ансэя никогда не расставалась со свадебным подарком мужа.
Я бросил взгляд на меч, словно ждал от него ответа. Если ответ и был, я ничего не услышал.
Перебравшись на другую сторону тюфяка, я со всей возможной осторожностью полез за пазуху к Ансэю. Ага, вот и амулет. После того, как молодой господин чуть не удавился шнурком, амулет ему оставили, но шнурок забрали. Причинить себе вред мешочком с безобидным содержимым не смог бы и гений самоубийства.
Я извлек амулет и развязал тесемку, стягивавшую горловину. Да, после такого вторжения амулет станет бесполезной игрушкой. Но если я ошибся, Цугава найдет для сына другой амулет, точную копию выдохшегося. Если же я прав…
– Да, – одними губами выдохнул я, обращаясь к мечу. – Я прав.
В мешочке Ансэя не было ни статуэтки Дзидзо, ни семейного благопожелания. Там скрывался энмусуби – любовный талисман, каких полно в любой лавке. Влюбленные обычно берут два подобных амулета, но для супругов чётные цифры считаются несчастливыми, поэтому муж с женой, как правило, пользуются одним общим талисманом.
Лоскут белого шелка. Изображение летящего журавля. Мне вспомнился Журавлиный клин – кладбище Куренкусаби, куда я ходил на могилу банщицы Юко – и я едва не выронил амулет.
– Да, – шепнул я мечу, пряча талисман обратно в мешочек. – Ваш праправнук, Киннай-сан, обезумел от любви. Он сменил семейный талисман на любовный. И заметьте, никому об этом не сказал! Стоит ли удивляться, что ему снятся такие сны, да еще в опасной близости от ножа вашей, Киннай-сан, уважаемой супруги…
Меч вылетел из ножен и метнулся к моему горлу.
Отдав все внимание амулету, я пропустил тот миг, когда Ансэй проснулся. Вернее, он продолжал спать, но действовал так, словно бодрствовал и был готов к битве.
– Отпусти ее! – взревел он чужим голосом. – Прочь!
Сейчас молодой господин не пытался покончить с собой, как делал раньше. Он пытался покончить со мной. Это удалось бы ему в полной мере, но рукоять меча в последний момент провернулась в пальцах Ансэя, скользких от пота. Удар пришелся обратной стороной клинка, тупым обухом. Это не причинило мне особого вреда, хотя и ушибло мышцы шеи.
– Прочь, негодяй!
Прочь так прочь. Я отшатнулся к стене, понимая, что бумага, натянутая на раму – скверная опора. Дорогу к дверям мне закрывал взбешенный Ансэй. Не открывая глаз, он всем телом кинулся вперед, выставив перед собой меч – и промахнулся. Острие распороло мне рукав и вонзилось в стену. Лезвие скользнуло по планке деревянной рамы и застряло, как если бы Ансэй вогнал меч в камень, да так, что и бог не выдернет.
– Хватит, – сказал я. – Я выяснил все, что хотел.
Резким толчком я отшвырнул сына Цугавы обратно на тюфяк. Меч остался торчать в стене, и я обратился к мечу:
– Благодарю вас, Киннай-сан. Вы были бесподобны.
– Что здесь происходит?
Цугава все-таки не выдержал, нарушил слово. Хозяин дома ворвался в спальню, сломав хрупкую дверь, и остолбенел, глядя на происходящее. Бодрствовал один я, сидя у стены, рядом с торчавшим из нее фамильным мечом. Ансэй и его жена продолжали спать: безмятежно, словно здесь только что не происходила жаркая схватка.
Даже явление Цугавы не разбудило их. Впрочем, уже не имело значения: спят они или бодрствуют. Сегодня была последняя ночь, когда сон угрожал жизни Хасимото Ансэя.
– Пойдемте, – сказал я, обращаясь к Цугаве. – У меня есть для вас добрый совет.
И, не смущаясь присутствием мужа и свекра, снял амулет с шеи Масако-младшей. Женщина сразу же проснулась, охнула, закрылась покрывалом, но это тоже не имело теперь значения.
– Что вы себе позволяете? – прохрипел Цугава.
– Спасаю вас, – объяснил я. – Вас и вашего сына.
* * *
– Нож вашей прабабки, – выйдя в коридор, я извлек нож Масако-старшей из мешочка и показал Цугаве. – Немедленно верните его на алтарь. И никогда – слышите? Никогда! – не позволяйте убрать его оттуда. Детям закажите, внукам, правнукам. Вы меня поняли?
Он понял.
– Уничтожить? – деловито предложил Цугава. – Сломать, расплавить?
– Не советую. Мы не знаем, что тогда произойдет. Зато я точно знаю, что духов убивать нельзя, – я вспомнил Нобу-двоедушца после того, как он прикончил мятежный дух мальчика Иоши, и поежился. – Нет, пусть лучше лежит на алтаре. Если это было безопасно в течение ста лет, нас это тоже устроит. Меч, кстати, тоже верните на алтарь.
Он шагнул ближе:
– Попытки самоубийства прекратятся?
– Думаю, да. В любом случае, это скоро выяснится. Амулеты оставьте, если не хотите мучиться кошмарами. Даже если сон не толкает вас к самоубийству, ночью лучше спать спокойно, без фамильных страстей. Закупите в То-дзи побольше оберегов, пусть всегда будут под рукой, про запас. Да, чуть не забыл…
