Он вспомнил, как вернулся в свой номер гостиницы в Париже и увидел там ее, сидящую в кресле с позолоченными ручками, под большим зеркалом, вспомнил ее скромно, но не без кокетства скрещенные ноги и сложенные на груди руки… «Прошу прощения, что напугала вас, мистер Бонд… Мне просто очень нужно было с вами увидеться. И я не хотела, чтобы вы снова дали мне от ворот поворот».
И вот сейчас, сидя в поезде и глядя в окно в непроглядную темноту русской ночи, она выглядела усталой, но от этого не менее красивой. В ее больших карих глазах отражались огоньки проносившихся мимо станций. Ее губы слегка приоткрылись и чуть подрагивали, как это бывало, когда она просыпалась. Вот она убрала за ухо прядь черных волос. Интересно, знает ли она, что он на нее смотрит? Если нет, то зачем тогда этот красивый жест, открывающий безупречные очертания ее розового ушка, такого изящного и нежного, что Бонд с трудом удерживался от того, чтобы не наклониться и не поцеловать его?
Бесконечный перестук колес набравшего скорость поезда, мягкое покачивание вагона и поскрипывание деревянных панелей, которыми было отделано купе, — все это звучало для усталых путешественников как самая лучшая на свете колыбельная. Бонд уже несколько дней не пил ни глотка спиртного, и поэтому водка быстро ударила ему в голову. Почему-то в его памяти всплыли другие, почти забытые путешествия — например, в «Восточном экспрессе» с Таней… «Пора умываться и готовиться ко сну, — подумал он, — да-да, самое время застелить постель и забраться под одеяло…»
Уже в полудреме он вспомнил номер в отеле «Джалаль», страстный поцелуй Скарлетт, ее легкие и в то же время решительные движения, когда она, сбросив юбку, сделала шаг вперед и присела на край кровати…
Советская ночь становилась все глубже и темнее, а образы, всплывавшие в снах Бонда, — все более расплывчатыми, путаными и неясными. Под стук колес на стыках рельсов ему не то вспомнилось, не то приснилось детство, старый поезд в шотландских горах, потом голос матери… потом почему-то стеклянная галерея на заводе Горнера, запах, исходящий от огромных чанов с маковой выжимкой, он дурманил, усыплял, душил… Кто-то, кого он любил, звал его по имени… А потом, потом…
Он понял, что смотрит прямо в немигающие глаза на полумертвом неподвижном лице, скрытом в глубокой тени козырька кепи Иностранного легиона, а Скарлетт кричит:
— Джеймс, Джеймс! Джеймс!
Жирные руки Шагрена сомкнулись у него на горле, и Бонд, еще до конца не проснувшись, вступил в схватку не на жизнь, а на смерть — уже в который раз. Рефлексы и опыт сработали раньше, чем неохотно пробуждающееся сознание: действуя чисто автоматически, он изо всех сил ткнул пальцами в глаза Шагрена, но тот успел вовремя повернуть голову в сторону ровно настолько, насколько это было нужно. Бонд резко согнул и выпрямил ногу, как пружину, почувствовав, как его голень с размаха ударила в пах противника, но ветеран войны во вьетнамских джунглях не ослабил хватку. «Вполне возможно, что у него нет с собой оружия, — подумал Бонд, — потому что он хотел застать нас врасплох и сделать свое дело по-тихому».
Бонд чувствовал, что у него больше не осталось никаких резервов физических сил. Эта схватка была уже лишней, невыносимой для его тела — изголодавшегося, избитого и измученного. Будь на нем его собственные ботинки, он смог бы воспользоваться спрятанным в подошве лезвием: этим коротким клинком можно было если не убить, то уж по крайней мере серьезно ранить противника и получить возможность нанести решающий удар, когда тот хотя бы на миг ослабит хватку на горле. Увы, вместо привычной боевой обуви на Бонде были совершенно бесполезные ботинки, снятые с погибшего пилота авиалайнера. В легких Бонда оставалось все меньше воздуха.
Он не увидел, но почувствовал, как тонкая рука скользнула ему за спину и вытащила из-за ремня люгер.
Закричав от гнева, Шагрен повернулся и ударил рукой по запястью Скарлетт; в результате пистолет выпал на пол. Впрочем, этого мгновения хватило Бонду, чтобы перейти от все слабеющей защиты к нападению. Он оторвал левый мизинец Шагрена от своего горла и, схватив этот палец обеими руками, резким рывком с поворотом сломал его.
Шагрен повернулся обратно, теперь в его крике был не только гнев, но и боль. Он попытался ударить Бонда кулаком правой руки прямо в лицо. Бонд успел среагировать, поднырнув под руку Шагрена, и кулак скользнул по его спине. Скарлетт тем временем подняла с пола люгер.
— Не стреляй, — прошипел Бонд. — Нам только милиции не хватало.
Двое мужчин стояли, сцепившись друг с другом, на вздрагивающем и качающемся полу вагона. Между тем Скарлетт взобралась на спальную полку. Она попыталась ударить Шагрена рукояткой пистолета по голове, но вместо этого сбросила кепи, обнажив обритый наголо страшный череп, над которым так неудачно поработали хирурги-мясники из Омска.
Скарлетт удалось найти его уязвимое место, то, что он стыдился показывать людям, считая неприличным. Шагрен механически поднял обе руки, прикрывая от посторонних взглядов криво надвинутую на лоб и виски верхнюю часть черепа. В эту секунду Бонд, не разгибаясь, боднул его головой в солнечное сплетение. Шагрен сложился пополам, и Бонд с размаха ударил его коленом в подбородок. В купе, перекрывая стук колес, на миг раздался хруст сломанной челюсти.
— Скарлетт, опусти окно, — хриплым шепотом сказал Бонд. — Поможешь мне поднять его.
Бонд вспомнил беззащитных миссионеров — священников и монахов из долины Луары, приехавших во вьетнамские джунгли, чтобы проповедовать учение Христа. Он представил, как это чудовище вырывало невинным людям языки лишь за то, что они читали детям Библию… Он выхватил пистолет из рук Скарлетт, взял его обеими руками так, чтобы ствол торчал вниз, и изо всех сил обрушил на затылочную впадину Шагрена. Удар пришелся в самое незащищенное место черепной коробки. Бонд сначала услышал хруст пробиваемой кости, а затем почувствовал, как дуло пистолета вошло в мозг.
Палач-извращенец с уже вскрытой когда-то черепной коробкой издал животный вой и повалился на спальную полку. Взяв его за ноги, Бонд и Скарлетт стали мало-помалу просовывать его головой вперед в узкую щель полуоткрытого окна. Пока они пытались перехватить поудобнее его дергающиеся ноги, поезд подъехал к узкому туннелю, торцы и стены которого были облицованы кирпичом. В тот момент, когда их купе поравнялось со въездом в туннель, оказалось, что зазор между стенками вагона и краем туннеля довольно-таки мал; на въезде часть кирпичей была вмонтирована в стену чисто декоративно, образуя своего рода зубчатый обод вокруг жерла, уходящего вглубь. Один из кирпичей снес торчавшую из окна купе голову Шагрена, и этот лопнувший шар рикошетом ударился о стену туннеля. Вскоре вагон вновь выехал на открытое пространство, и Бонд поспешил вытолкать обезглавленное тело в окно. После этой весьма неприятной работы он как подкошенный рухнул на свое сиденье.
Скарлетт закрыла лицо руками и заплакала.
Когда Бонд проснулся, было уже светло; Скарлетт примостилась рядом с ним на полке, обхватила его руками и крепко прижалась к нему. Перед тем как лечь, она укрыла их обоих серым вагонным одеялом и набросила сверху теплую кофту, отобранную у кассирши на бензоколонке.
