начался пожар, она позвонила мне и мы долго говорили по телефону. В итоге дело об умышленном поджоге как-то само собой сошло на нет, а в полицейском заключении причиной пожара было названо самовозгорание.
Последние дни перед началом занятий в школе были особенно нервными. Случались моменты, когда я не смел посмотреть Тесс в глаза. Я ощущал вину перед ней за то, что сделал ее невольным соучастником своего преступления, а она, конечно же, догадывалась, что дело тут не чисто.
Однажды за ужином она сказала мне:
— Я чувствую ответственность за этот пожар в библиотеке, и мне кажется, мы должны как-то поучаствовать в ее восстановлении.
Тут же, за отбивными, она изложила свой план. Видно было, что она обдумывала его несколько дней.
— Мы объявим сбор денег, а также книг, а вы с друзьями проведете благотворительный концерт.
Что я мог на это сказать? Конечно же, я согласился.
За следующие несколько недель наш дом превратился в оплот благотворительности. По комнатам сновали люди, приносившие коробки с книгами.
Вскоре не только гараж и гостиная, но даже кухня и моя студия заполнились штабелями книг. Телефон разрывался от звонков волонтеров. Мы спешно готовили концерт. Художник нарисовал афишу, которую расклеили по городу. Билеты продавались прямо в нашей гостиной и разошлись чуть ли не за один день. В субботу утром на пикапе приехал Льюис Лав с сыном Оскаром, мы перевезли на машине мой орган в церковь и установили его. Репетиции проходили три раза в неделю. Меня так захватила подготовка к выступлению, что все остальные проблемы отступили на второй план.
Все было готово к концу октября. Из церковного флигеля я наблюдал за тем, как собирается публика на премьеру «Подменыша». Поскольку я исполнял сольную партию на органе, место за дирижерским пультом занял Оскар Лав, а наш старый барабанщик Джимми Каммингс взял в руки литавры. Оскар по такому случаю приоделся во взятый напрокат смокинг, а Джимми коротко постригся, так что мы выглядели этакими респектабельными версиями себя прежних.
В задних рядах сидело несколько моих коллег-учителей, а среди публики я даже заметил одну из сестер-монашек, которые преподавали у нас в начальной школе. Пришли мои сестрички — как всегда оживленно-возбужденные, разодетые в пух и прах и увешанные бижутерией. Они сели рядом с нашей матерью и Чарли, который подмигнул мне, пытаясь, видимо, поделиться частью своей кипучей энергии. Я очень удивился, заметив в церкви Айлин Блейк и ее сына Брайана, который, оказывается, был проездом в городе. Я сначала испугался его появлению, но, присмотревшись к нему получше, понял, что наш сын похож на него только самую малость. А Эдди, мой Эдди, аккуратно причесанный, одетый в свой первый костюм и галстук, выглядел несколько непривычно тем вечером. Всматриваясь в его черты, я вдруг увидел в нем того человека, которым он станет однажды, и почувствовал одновременно и гордость, и сожаление из-за быстротечности детства. На лице Тесс сияла горделивая улыбка, и это было справедливо, ведь симфония, которую мы сегодня собирались играть, посвящена ей; да и я не написал бы эту музыку без помощи и участия любимой жены.
Чтобы впустить в переполненную церковь немного свежего воздуха, священник открыл окно, и свежий осенний ветерок ворвался в помещение. Я устроился за органом, установленным так, что зрители и остальной оркестр созерцали только мою спину, и самым уголком глаза заметил, как Оскар стучит дирижерской палочкой по пюпитру, призывая всех к вниманию.
С первых же нот начался рассказ об украденном ребенке и о подменыше, который занял его место. О том, как каждый из них пытался приспособиться к чужому для него миру. Я хотел добиться, чтобы моя музыка была зримой и у публики создалось ощущение, что они не только слышат гармоничные звуки, но еще и читают книгу или смотрят кинофильм. Две сотни пар внимательных, сопереживающих глаз были устремлены на сцену, я спиной чувствовал все эти взгляды. Я старался играть так, чтобы донести свою историю до каждого из них.
И вот, в тот момент, когда я оторвал руки от клавишей и пиццикато вступили струнные, обозначая появление подменышей, я инстинктивно почувствовал присутствие в зале его — того мальчика из подвала, которого не смог вытащить из огня. А когда Оскар, взмахнув палочкой, показал мне, что снова должен вступить орган, я увидел его. Он стоял на улице перед раскрытым окном и смотрел на меня. Когда ритм музыки немного замедлился, я сумел его рассмотреть.
Он с серьезным видом вслушивался в звуки органа, а за спиной у него был рюкзак — похоже, лесной житель приготовился к долгому путешествию. Единственным языком, на котором я мог разговаривать с ним сейчас, была музыка, и я стал играть только для него одного. Я знал, что он почувствовал это. Мне было интересно, видит ли кто-нибудь, кроме меня, это странное лицо, обрамленное чернотой ночи. Я увлекся игрой, а когда в очередной раз взглянул на окно, за ним никого не оказалось. Я понял, что он ушел — ушел навсегда, оставив меня одного в этом мире.
Затихли финальные органные аккорды, и зрители, как один, встали со своих мест и устроили нам настоящую овацию. Я смотрел на эти сияющие лица в зале, и наконец осознал, что стал одним из них. Тесс подняла Эдварда на руки, чтобы мне его было лучше видно. Он хлопал в ладоши, как все, и кричал «браво». Именно в этот миг я решил, что сделаю это.
Написав это признание, Тесс, я прошу у тебя прощения за то, что не сделал этого раньше. Пожалуйста, прости меня и прими таким, какой я есть. Я должен был давным-давно рассказать тебе все, теперь же остается лишь надеяться на то, что еще не поздно. Годы борьбы за то, чтобы стать человеком, не должны пропасть даром. Мне нужна ваша с Эдди любовь и поддержка. Встреча с этим мальчиком позволила мне встретиться с самим собой. Когда я отпустил прошлое, прошлое отпустило меня.
Они украли меня, и я очень долго жил в лесу среди подменышей. Когда пришло мое время вернуться к людям, я просто сделал то, что полагалось, то, что было предназначено естественным порядком вещей. Мы нашли нужного мальчика, и я поменялся с ним ролями. Все, что я могу теперь сделать, это просить его о прощении, но, боюсь, мы зашли так далеко, что говорить о прощении невозможно. Я уже не тот мальчик, которым был когда-то, и он тоже стал кем-то другим. Он ушел навсегда,
